Решающий, самый тяжёлый день Собор начал с утреннего молебна в Крестовой палате государя, куда были приглашены избранные епископы, архимандриты и игумены. Тихон, испытывая гордость, понимал, что государь оказывает им и другую, сомнительную честь — выступить против своих. Малая черноризная опричнина... Игумена Кирилло-Белозерского монастыря не пригласили. Было уже известно, что с речью против отягощения монастырей новыми податями выступит он.
Иконостас Крестовой поражал даже видавших греческие базилики, тем паче Тихона, привыкшего к изысканной скромности псковских храмов. Иконы в десять рядов, до потолка, были настолько отягощены серебряной и золотой поковкой, что вызывали опасение, как бы вся эта сталисто-золотая кладка не рухнула на голову. Но погруженному в молитвенное состояние стена сквозила, представлялась множеством проёмов и окошек, волшебно открывавшихся в потусторонний и древний мир видений. Лики угодников готовы были произнести самую потаённую божественную истину, а чистые природные краски — травно-зелёные, глинисто-охряные, аспидно-сажистая и багрец — источали земное, луговое тепло, странно и невнятно с этой истиной слитое. В верхние окна смотрели Божья Матерь, Спаситель, Иоанн Креститель, а понизу, как долотом пробитые, светились иконки-дробницы тончайшего письма. И редко-редко, в парении освобождённого духа постигает молящийся, что там, откуда светится и смотрят лики, ждёт его истинная, сокровенная реальность, а по эту сторону — тяжёлый, грубый сон.
Но человек не может слишком долго парить в беседе с Богом или своим святым, особенно когда перед глазами судорожно гнётся широкая, сутулая, обтянутая тугой парчой и перевитая серебряными цепями царская спина. Перед молитвой государь увешивал себя священными предметами — то ли доспехами для битвы с напастями, то ли веригами покаяния: золотой ракой с лоскутом багряницы Спасителя, крестами с чернёным распятием (понизу — лазоревые яхонты и жемчужная обнизь), распятием литым, крестом сапфирным синим, священным зубом Антипия Великого. Больные зубы мучили Ивана Васильевича до умоисступления. Любимыми камнями были яхонты или рубины васильковые, синие и красные: «Кто носит на шее яхонт червлёный, снов страшных не видит».
Кроме камней любимые иконы государя увешивались кольцами, монетами и серьгами, уместными скорее на таборной бродяжке. То были его и ближних людей приношения за всякое выздоровление или успех в делах. Однажды отвлёкшись, глаз суетно любовался зелёными свечами, перевитыми золотыми нитями, зажжёнными от небесного огня в Иерусалиме — впрочем, бережливо погашенными для сбережения святости; поставцами с вощаниками, хранившими святую воду из разных источников; литой из серебра мерой — копией — Гроба Господня... Отец Тихон так развлёкся, зазевался, что не сразу заметил, как бдительный государь укорно пронизал его очами, будто два чёрных костыля вонзил.
Не вы между мной и Богом, но мы с Ним — над вами! Таким был смысл молитвенного действа и урок, преподанный царём Собору. Игумену Кирилло-Белозерского монастыря требовалось немало мужества и ревнивой заботы о богатствах церкви, чтобы в ответ произнести такую речь (в записи неугомонного Горсея[37]):
— Государь! Мы повергаем к престолу твоего милосердия ведомость всех имуществ, денег, городов и земель, они же принадлежат святым угодникам, ибо отданы Дому Божьему не на стяжание, а на сохранение и пропитание твоих богомольцев на вечные времена. Верили мы, что святая твоя душа, государь, в память твоих прародителей не допустит расхищения Божьих сокровищ в нарушение древних установлений. Ибо за сие надлежит держать ответ перед святой Троицей Живоначальной. Ежели ты, государь, мыслишь иначе, благоволи освободить нас от ответа перед Господом и будущими поколениями, что не сберегли достояние его! Во всём волен Бог да ты, государь!
Дальнейшие торги под сдержанно-гневливым приглядом государя, не проронившего более ни слова, вели руководители Боярской думы и приказов. Что-то увещевательное мямлил Иван Мстиславский, Андрей Щелкалов посулил оформить грамоты на земли, не закреплённые за монастырями документально, Арцыбашев уличал монахов в том, что податную тяготу перевалили на крестьян и разными неправдами захватывают их земли... О главном договаривались не на торжественных сидениях. Образовали что-то вроде согласительной комиссии, трудившейся до полунощницы, чтобы к утру представить высокому собранию новые пункты приговора. Не удалось отбиться от такой статьи: «А вперёд княженецких вотчин не имати, а которые монастыри купили княженецкие вотчины, и те вотчины взяти на государя, а в деньгах ведает Бог да государь, как своих богомольцев пожалует».
