Сопровождавший стрелец понял по-своему, оставил Неупокоя на верхнем раскате Покровской башни, чтобы он напрямую пообщался с Богородицей. Неупокой закутался в кожушок, съёжился на мешке с порохом и забылся с открытыми глазами. Под ним лежало поле в звёздах чужих костров, а справа — слюдяное русло реки Великой. Сознание, обычно перегруженное перетекающими одно в другое, небрежно спутанными мыслями, видениями, словами, окуталось такой же затишной мглой. Если в нём и всплывали образы, то не мешающими, белёсыми, как бы болотными воспарениями. Думалось о Создателе и Вседержителе: ведь знает, какая завтра прольётся кровь, сколько тоски умирания и боли выплеснется к небу, сколько нелепо оборвётся жизней. Ужели не испытывает искушения — предотвратить? Но искушения — удел личности; считать ли Бога личностью? Если Он сотворил нас по своему подобию, то непременно обладает свойствами личности. Дух и индивидуальность — разве не одно и то же? Тогда непостижимо его бесстрастие перед страданиями, наверняка предотвратимыми, по большей части ненужными хотя бы потому, что отлетающая душа уже не усовершенствуется под их влиянием, как это случается при жизни. Или Он страдает с каждым человеком, в каждом человеке? Что, если совместное страдание входило в первоначальный замысел творения?
Ещё одно неразрешимое всплыло и кануло во мглу. Арсений чувствовал себя слепым пловцом, нащупывающим береговой валун и прядку водоросли, любую зыбкую опору. Но под ладонями скользила одна неиссякающая вода. Хоть захлебнись в вопросах, их струи будут затягивать тебя и ускользать... С трудом очнувшись из текучего мрака, Неупокой увидел бесов.
Длинные, в полтора человеческих роста, они бродили по полю, светясь бессмысленными круглыми очами и зыбкими туловищами. Спускались в ров, возились под самой башней, оставляя мерцающие метки. Те гасли, стоило отвести глаза. Страшно не было, только дико, а трезво оценивающий рассудок работал бодро, отчётливо. Бесы не были сгустками тумана. Их огненные глаза, подобно плошкам с горючим маслом, высвечивали вялую траву с ошметьями снега, комья земли и щебень, потерянную железную шапку, которую стрельцы углядели днём, да поленились спускаться. Ни разу плошки не обратились кверху, к небу, только к земле. Земные исчадия, истолковал Неупокой. Готовят что-то страшное. Намечают... Вот разгадка, на неё и в Книге Бытия намекается: наша страдальческая земная судьба временно отдана им, как жидам-откупщикам — крестьянские подати, и тут уж Бог, как и король, не может вмешиваться, ибо сам установил закон, какие бы молитвы и страдания ни долетали до него. А если и вмешается, ни мы, ни бесы не догадаются... Неупокою, впрямь осенённому какой-то благодатью, открылось сокровенное, невидимое обыкновенными очами: где завтра больше прольётся крови. Не перед проломом, а под неразрушенной стеной, идущей от Покровской башни вдоль Великой; другое сгущение — перед Свинусской, в развалах перемешанного с головешками щебня и кирпичей. На них наскоро возвели деревянный палисад. Там бесов было много, выглядели они забавно, дёргались и перемещались суматошно, припадочно, словно уворовывая что-то и пряча в ров. Их огненные метки скоро гасли, затягивались белёсой тьмой.
Арсений опомнился, перекрестился, пал на колени. Что это, Господи? Зачем приоткрываешь непостижимое? Чтобы я мог словами описать то, что превыше слов и понимания? Краешек истины увидеть, не ослепнув... Видения посещали людей с древнейших времён, и не одних пророков, но и просто открытых сердцем, вроде пастушонка или девки Жанки из французской деревни[93]. В каждом, как в притче, заложена частица истины. Пророчество, огненный просвет с волосяную трещинку.
Пропали, убоявшись не молитвы, а философских рассуждений. Одни усталые костры в аспидном тумане. Были ли бесы? По множеству сказаний и свидетельств, признанных церковью и наукой, их внешние признаки были классифицированы и совпадали у разных духовидцев. Один из главных — безжизненная заданность движений, будто чужой волей навязанных (известно, чьей!). Замечено, что бесы часто попадают впросак, не разбираясь в простых житейских положениях, откуда байки, как мужик легко обманывает чёрта. Они способны навести чары, соблазнить золотом, наутро превращающимся в уголь, проникнуть через стены, а узел на верёвке развязать не могут. Похожи на собак, натасканных на один вид охоты — гон или рытье лисьих нор. Ещё одно: угловатость очертаний, в то время как живому свойственна округлость. Головы будто склёпаны, похожи на бадейки, с улиточными рожками-чувствилищами, в воображении иконописцев разросшимися в козлиные рога.
