— Да ладно, не ктокай, — сказал ему Флавий Михайлович. — Сиди где сидишь. Чучело гороховое.
В сумраке двора с трудом можно было разглядеть петуха, он казался очень большим.
Флавий Михайлович пошатал загородку коровьего стойла — погнила, облепленная навозом; потрогал стоявшие в углу вилы с погнутым рогом — рукоятка кривая, кое-как обтесана; вздохнул и вышел, закрыл ворота.
Некоторое время он постоял возле переднего угла дома, глядя вдоль улицы. Она была пустынна. Тихо было, только ворона каркала, расхаживая по сугробу. Словно очнувшись, шагом решительным подошел к дровам, поискал, нет ли тут топора дроворубного, нашел его во дворе — щербатый топор, тупой, но дрова колоть годный — и принялся за дело.
Кряжистые чурбаны расколол — они его вогнали в жар и изнеможение. «Сказывается отсутствие практики», — оправдывался он сам перед собой, сидя на ворохе поленьев. Две охапки отнес в дом и затопил большую печь, признаться, не без труда. После чего разыскал напильник, долго точил топор, потом приступил к сухой берёзе. Когда она рухнула в ту сторону, куда ей было назначено, он терпеливо пилил её двуручной пилой, откалывая поленья; то и дело наведывался в дом к топившейся печи. В избе уже потеплело, а выйдешь — веселый дым над крышей!
Работа нравилась Флавию Михайловичу, и чем дальше, тем больше. Дела, казалось, атаковали его со всех сторон, куда ни кинь взгляд — так и просятся: и то надо сделать, и это. Дела бодрили его, азарт уже владел им.
Он раскидал снег вокруг дома, приставил лестницу к крыше, полез сбрасывать его и оттуда. Сверху глянул — внизу старуха стоит в шапке-ушанке, худущая, согбенная, темноликая.
— А ты кто Ольге-то? — спросила она строго, не здороваясь.
Не так ли строго и петух давеча спрашивал?
— Друг, — отвечал ей Соломатин.
— Ишь ты, друг, — сказала она и, помолчав, решила. — Хахаль, небось. Чтой-то Ольга, с ума сошла? Такого раньше за ней не водилось, чтоб какой-то являлся.
— Хахалево дело — хахалить, — возразил ей Соломатин. — Как же, станет он снег с крыши сбрасывать!
— Может и впрямь друг, — сказала она, подумав. — Это хорошо.
— Плохо ли! — отозвался Соломатин.
Он продолжал работу, а когда обернулся опять — старухи уже не было. Наверно, это была тётка Валя, совладелица коровы Красотки.
5
Окошко в конторе запотело. Ольга потерла его ладонью — сквозь мокрое стекло показалось, что гость её — один из тех пяти или шести пассажиров, садившихся в рейсовый автобус. Она облегченно вздохнула: до этой минуты тяжесть была на душе, а теперь сразу полегчало, Можно забыть, забыть.
День выдался суматошный. Народ в контору шел и шел, словно сговорившись; в коридоре и в бухгалтерии гвалд, ждали обещанную зарплату, новости обсуждали: утром возле Бараньковского моста в ручей трактор свалился, ночью обокрали батюшку Спасской церкви, мука в магазине подорожала чуть не вдвое, а хозяйственное мыло исчезло из продажи, какая-то Надешка выходит замуж в Савелово за спекулянта с большим кошельком, а какая-то Наташка, наоборот, развелась с мужем, уехала на Севера. Тут кассирша позвонила из банка: денег нет. Поднялся ещё больший шум, каждый чего-то требовал, пусть не от неё, бухгалтера, а больше от председателя Акимова: Ольга едва выпроводила посторонних людей из своей комнаты.
За неделю, пока она отсутствовала, в бухгалтерии накопилось столько дел!.. Прислали новые формы отчетности, в которых поди-ка разберись, а сроки все уж вышли, спешить надо. Она звонила в город, Акимов то и дело требовал ее к себе, к нему какие-то хитрые коммерсанты пришли, потом инспектор по налогам явился.
Обедала Ольга чаем с мятными пряниками за своим столом, заваленным бумагами. Вспомнила, что корову придется нынче забрать от тетки Вали, а как теперь успевать с домашними делами? Когда покупала корову, тетка Валя обещалась: «Ничего, я буду доить!» А теперь вот болеет, того и гляди, помрет еще.
Уже в темноте отправилась она в свою деревню, только теперь вспомнив вчерашнего попутчика, ставшего ее гостем и даже — о, Боже! — любовником! Дай Бог, чтоб никто не узнал, и дай Бог самой поскорее забыть, выбросить из памяти насовсем. Не было этого, не было.
