«А я подрядился исполнить работу».
Не сказать, чтобы «работника» вчера коробило такое положение, но и не радовало особенно то — он словно возложил на себя исполнение некоей общественной обязанности, которая в его-то годы.
«Но честь и достоинство настоящего мужика обязывало меня, — словно оправдывался он перед кем-то. — А что до моих лет — то это лучший возраст для мужчин».
4
Он оделся и вышел в сени. В темноте разглядел лестницу на чердак и лампочку электрическую над головой, но не нашел, где включить свет; догадался повернуть лампочку в патроне — зажигалась она именно таким образом. Две приступочки вели к двери с высоким порогом, запертой, судя по замочной скважине, большим внутренним замком — тут прируб, который Ольга называла горницей.
— А что в горнице? — спросил он у нее вчера. — Сундуки с добром?
— Мешок с овсом — кур кормить, бутыль с керосином — для фонаря; есть и сундук, но с таким барахлом, что годится только на огородное пугало, а больше ничего.
— Зачем же такой солидный замок?
— Дом строил мой дед со своим братом, за то их чуть было не раскулачили. Но пронесло, уцелели — жены их были из очень бедных семей.
— Не страшно тебе жить одной в такой хоромине?
— Привыкла. Вот сына рожу, будет мне оборона.
Еще одна дверь вела на «мост» — это уже над коровьим стойлом, с него спуск в одну и другую стороны — во двор и на улицу. И третья дверь была, пройдя которую, он оказался в смежных сенях, где налево еще одна горница, направо — вторая половина избы, тоже с низкими потолками, с русской печью, с лавками вдоль стен. На окнах тут висели пожелтевшие занавесочки, две потолочины косо спускались сверху вниз — Ольга однажды влезла на чердак и ступила там неосмотрительно — рухнули потолочины.
— То ли я тяжела, то ли они гнилые, — сказала она со смехом. — Хорошо, в бедрах широка, застряла, а то провалилась бы насквозь, до полу.
И добавила со вздохом:
— Дом у нас когда-то был самый красивый в деревне. А теперь устарел, того гляди повалится.
— Черт не выдаст — свинья не съест. Чего заранее о том думать. Вот когда повалится, тогда и подумаю.
Опять у него заныло, заныло где-то внутри от вида этой бедности и неустройства. Подошел к рухнувшим потолочинам, глянул вверх: прореха в потолке была закрыта сеном. Все по-бабьи, все неосновательно.
На шестке печи стоял большой чугун, на полу у шестка — широкий тазик, тут же ведро и деревянная бадья; на лавке лежала сухая мочалка и кусок потрескавшегося хозяйственного мыла — Соломатин понял, что вторая половина избы служит хозяевам баней и прачечной. Что ж, если печь натопить пожарче. Он представил себе Ольгу сидящей здесь и охаживающей себя веником, и усмехнулся: «Чем не „Русская Красавица“ Кустодиева»?
Вышел на улицу, остановился на крылечке, оглядываясь. Тропка вела к поленнице дровяной, а в ней охапки три дров, не больше. По словам Ольги какой-то Володя Окаяннов еще летом подрядился привезти на тракторе из лесу целый воз дров и даже взял у Ольгиной матери задаток — на две бутылки водки, но обещанного не исполнил и опять просил денег, говоря, что-де теперь цены повсеместно повышаются, потому и воз еще не привезенных дров подорожал. Ему опять сколько-то дали, а он опять не привез; после чего просил, бессовестный, снова, даже клялся и на колени вставал.
— Окаяннов — это прозвище, что ли? — поинтересовался Флавий Михайлович.
— Да фамилия у него такая! По паспорту.
— Бог шельму метит, — отозвался он хладнокровно.
Рядом с поленницей лежало несколько чурбанов, которые, надо полагать, сама Ольга пыталась колоть, но не одолела.
«Топливно-энергетический кризис», — вздохнул он.
Сухая береза — просто ствол рогатый в толстых обрубках сучьев — у огорода; со ствола уже ободрана береста; березу эту уже пытались подрубить топором, но, по-видимому, испугались: мертвое дерево может упасть на двор, проломит крышу. Еще одно дерево, стоявшее недалеко от дома, удивило Соломатина — это была могучая липа с неохватным стволом, могучей кроной — небось, ей лет двести, не меньше.
Огород завален снегом. Возле двора стоял наполовину разобранный стожок сена. Флавий Михайлович выдернул пучок, понюхал — пахло летом, даже пчелиное жужжанье почудилось; открыл ворота двора — да, тут было пусто, коровы нет: вчера вечером Ольга бегала за молоком к тетке Вале. На скрип ворот отозвались куры — они еще были на нашести, но проснулись. Петух грозно окликнул вошедшего — прозвучало как «кто такой»?
