«Странно», — он не видел, чтобы жижа на полу Уайтчепла так себя вела.
— Еще одно убийство. Худшее. Улица Дорситт. И Короста…
— Что такое?
— Не вышла. А где появилась, ведет себя странно.
— Будто она когда-то ведет себя иначе, — но Аберлейн встревожился. Он перевел разговор в другое русло. — Куда ты спешил?
— В Ярд с отчетом Варингу. На двери был мел, что-то про юдиков. Он приказал стереть, но поздно. Снова мятеж, горит церковь юдиков, толпы ищут Кожаного фартука. Даже на окраине неспокойно.
— Убийство в Дорситте? — спросил Амберлейн, лошади топали.
— Внутри, Аберлейн, и жутко. У него было время на это. Убийца — артист.
— Все так плохо?
Горький смех.
— Я бы не ел перед сценой, сэр. Все пытались найти вас, сэр. Мне сказал Варингу, что вас заметили? — его тон намекал, что он ожидал отказ.
Удивительно, но Аберлейн кивнул.
— Так и сделай. Скажи ему, что я уже на месте. Улица Дорситт, значит?
— Да, между Блукотом и Британнией. Пабы рядом почти пустые, все вышли посмотреть, станет только хуже. Я бы разогнал толпы хлыстом на вашем месте, — смешок, Каннинг коснулся шляпы. Я пойду. Я скажу Варингу, что вы уже там. Хорошая карета, кстати.
— Думаете? Благодарю, сэр, и от лица мисс.
— Стоит думать самому. На столе у вас письмо от нее.
Аберлейн скривился.
— Ясно. Хорошего вечера, Каннинг.
— И вам. Удача вам нужна, — он поспешил прочь.
— Улица Дорситт, как можно быстрее, — крикнул Аберлейн Хартхеллу, тот фыркнул, ведь слышал, намекая, что нужно закрыть дверь.
Клэр смотрел на Микала. Тот не двигался во время разговора. Глаза его пугали, сияли золотом. Его ладони лежали на коленях, но напряглись во время беседы. Аберлейн сел рядом с Клэром, Пико поежился.
«Мне тоже было бы не по себе от такой неподвижности», — Клэр кашлянул.
— Это не звучит убедительно.
Аберлейн хотел всплеснуть руками, передумал и вздохнул.
— Я еще не слышал, чтобы Каннинг так говорил о преступлении. Наш безумный маг точно превзошел себя.
Хлыст трещал, карета неслась вперед. Клэр разглядывал Микала. Щит смотрел в точку над головой Аберлейна и жутко медленно разжимал кулаки.
— Вы не уточнили, — отметил Клэр.
«Описание жертвы нам помогло бы. Или вы боитесь?».
— Я не посчитал это мудрым, — Аберлейн стряхнул пыль с одолженных брюк, карета грубо трясла их. — Мы скоро увидим, что Кожаный фартук и его существо нам оставили.
Глава тридцать восьмая
Ты дашь мне мир
Низкое пение, эфирная сила слабо задевала ее кожу, расползаясь по ней. Она лежала неподвижно, приходила в себя. Она была не в своей постели.
«Странно. Не могу пошевелиться», — волшебные и физические оковы, и недовольство Примы из-за плена скоро начнет терзать ее мысли. Это испортит ее контроль, и она начнет извиваться, забыв о разумных действиях.
Если не подавит это.
«Делай как Клэр. Наблюдай. Анализируй. Я временно беспомощна».
Это помогало не так, как она хотела. Она медленно подняла глаза, учение сжало ее тело, пульс пытался ускориться, а дыхание — стать неглубоким и частым.
«Не сейчас. Оглядись».
Ее веки не были парализованы, хоть она не могла повернуть голову. Сначала было только янтарное свечение, но она моргнула, проверяя оковы на слабость рефлекторным движением, стало видно силуэты.
Движение, и пение магии затихло естественным образом.
Тихое шипение. Сверкнуло лезвие ножа, Эмма смотрела на картину перед собой.
Спина в черном, одно плечо выше, пальцы-когти в перчатках. Он стоял перед большим куском обсидиана, свечи парили в чашах вместо ведьминого огня.
Она видела стену из грубого камня, старую. Звуки были странными — из-за искажающей магии они доносились, словно из-под земли. Конечно, римляне сожгли Лондиний впервые. Даже Британния не подавила их полностью.
Силуэт перед камнем, похожим на алтарь — повернулся резким движением.
Она боялась, что оковы магии влияют на ее зрение, или дело было в веществе на ткани. Но нет. Все было на месте, хоть и потрепанное.
Она смотрела на его болезненные движения. Над черным алтарем свет падал в камень и умирал, отражения не было, дым двигался там, словно пульс сонного. Она пригляделась, заметила вспышки.
Яркие глаза-угли, пальцы длиннее на сустав. Бледная плоть, старый плащ и потертые перчатки. На обсидиане лежал хлыст, острые шипы на конце пульсировали бело-голубым огнем. Нож, чуть изогнутый, стоял, дрожа, на кончике. Порой дым гладил кожаную рукоять, вспышка крови сияла на лезвии.
