Поймав фиакр, он поехал в Шатле, где взял отобранное у нотариуса завещание Жюли де Ластерье и адресованное ему письмо; оттуда он направился на улицу Монмартр, где в задумчивости, не замечая никого вокруг, забрал письма Жюли и приказал кучеру ехать в предместье Сен-Марсель. Выехав за пределы центральных кварталов, экипаж свернул на улицу Муфтар, добрался до улицы Фер-а-Мулен и, проехав мимо дома Шипионе, по правую руку обнаружил поворот в узенькую улочку, носящую то же имя, что и дом, и выходящую на задворки монастыря Сен-Марсель.
В этом квартале монастырей и больниц, самом бедном во всей столице, в полном уединении проживали несколько ученых мудрецов и мизантропов, редко выбиравшихся в центральные районы города, как, впрочем, и местные жители, вспыльчивые и всегда готовые пустить в ход кулаки, отчего предместье пользовалось дурной славой. Когда приходилось усмирять очередные волнения, Сартин советовал проявлять умеренность в обращении с народом, напоминая, что бунт можно подавить, но не задушить. Опасаясь спровоцировать здешнее население, полиция вела себя обходительно, дабы ненароком не вызвать больших бесчинств. Во время расследований Николя и Бурдо приходилось посещать здешние курильни, устроенные в грязных кабаках, где субъекты без определенных занятий коротали дни, глотая ядовитый дым и контрабандную водку, заменявшие им пищу. Там же собирались дезертиры, грузчики и мусорщики, к которым приставали потаскушки, занимавшие самую низкую ступень среди жриц продажной любви. Не удержавшись, он спросил себя, в чем разница между несчастными, опустившимися созданиями и разряженной в кружева и бархат Сатин, но ответ дать остерегся, понимая, что, задав такой вопрос, он мысленно поступил несправедливо по отношению к своей бывшей подруге. Он ехал мимо жалких саманных лачуг, где в дырах вместо окон мелькали грубые лица взрослых, смотрел на замерзших детей, шлепавших босыми ногами по холодной грязи. Все здесь напоминало о вырождении: бедняки страдали от лихорадки, оставлявшей на коже красные пятна, питались хлебом из жмыха, использовали прогорклое масло и пили прокисшее вино. Из-за дурной славы здешних мест многие забывали, что в этом предместье, в собственных домах, проживает немало скромных и искусных ремесленников — краснодеревщиков, ткачей, печатников и переплетчиков, чье мастерство высоко ценилось и оплачивалось.
Домик с заросшим плющом фасадом вплотную примыкал к мастерской господина Родоле, печатника. Застекленную наружную дверь обрамляла надпись, сообщавшая о занятиях хозяина дома. Комиссара провели в кабинет, служивший одновременно мастерской, где на натянутых поперек комнаты веревках на прищепках висели пергаментные иллюстрации и образцы почерков. В многочисленных ящичках с перегородками хранились образцы бумаги и перья. В углах теснились бутылки с запасами чернил и квадратные флаконы с растворителями для лака. Крупный мужчина неопределенного возраста, в сером колпаке, из-под которого торчали желтые пряди, недоверчиво посмотрел на незваного гостя и зачем-то потер руки. На вид Николя дал ему лет пятьдесят. Верхняя одежда его напоминала ризу без рукавов, безупречно белая рубашка была заправлена в черные штаны до колен; на ногах болтались растоптанные кожаные тапочки без задников.
Господин Родоле поймал его взор.
— Я ношу такую обувь, — произнес он, — чтобы в холодное время иметь возможность быстро поставить ноги на грелку. Чем могу быть полезен, сударь?
— Не могли бы вы оказать мне одну деликатную услугу, не требующую огласки? Я комиссар полиции Шатле и веду дело о подделке документов. Господин де Секвиль направил меня к вам, заверив, что вы являетесь выдающимся специалистом в этой области и можете устранить сомнения, существующие относительно одного завещания.
Писарь ничего не ответил, однако глаза его сузились, и он внимательно посмотрел на Николя.
— Наш общий друг, — продолжил комиссар, — передал для вас вот эту записку.
Он протянул крошечный бумажный квадратик Родоле, тот быстро пробежал его взглядом, поднес к пламени свечи и сжег дотла, подтверждая подозрения Николя о характере полученного им сезама. От сгоревшей печати по комнате поплыл черный дым, запахло смолой. Родоле повернулся к комиссару.
