Пару минут Дзержинский сидел, молча глядя на генсека. Потом не выдержал.
— Товарищ Сталин, мне сказали, что вы пригласили меня по делу, но не сказали, по какому именно.
Генеральный секретарь поднял на него глаза, смотрел без выражения. Потом разомкнул губы, заговорил.
— Вот вы сказали — «товарищ Сталин», — генсек говорил медленно, с тяжелым грузинским акцентом. — Но мы же с вами оба — старые подпольщики. К тому же вы старше меня на целый год. Что это значит, по-моему? По-моему, это значит, что вы можете звать меня просто Коба, как в старые добрые времена. А я, в свою очередь, буду звать вас просто Феликс Эдмундович. Не возражаете?
И Коба хитро улыбнулся, глядя на Дзержинского.
— Не возражаю, товарищ Сталин, — отвечал главный чекист.
— Вот и славно.
И генсек снова углубился в статью.
В кабинет молча зашел охранник в форме ОГПУ, внес поднос с двумя стаканами чая. Один, в золоченом подстаканнике, поставил перед Сталиным, второй, в серебристом — перед Дзержинским. Так же молча вышел вон.
— Вы сегодня выступали на пленуме, — внезапно сказал Сталин, не поднимая от книги глаз. — Хорошо выступали, бойко. По делу. Одна только вещь мне не понравилась — ваши нападки на товарища Пятакова. Скажите, чем вам не угодил Георгий Леонидович?
Дзержинский откашлялся.
— Я говорил на пленуме и могу повторить еще раз: Пятаков — крупнейший дезорганизатор нашей промышленности. На мой взгляд, ничего кроме вреда он сейчас не приносит.
— Это понятно, — Сталин отвел глаза от книги и посмотрел куда-то в стену. — Но мне кажется, что у вас есть какое-то личное предубеждение против Пятакова. Как будто вы знаете про него что-то такое, что компрометирует его в ваших глазах. Но сказать об этом прямо не решаетесь.
Дзержинский дернул себя за воротник, как будто ему стало душно.
— Я, товарищ Сталин…
— С вами ведь уже говорили о Пятакове, — Сталин перебил Дзержинского, в голосе его послышалась глухая угроза. — И просили вас оставить его в покое. Но вы не пожелали прислушаться к мнению Политбюро. Воспользовавшись трибуной Пленума, вы напали на него публично. Вы не могли не понимать, что ваше мнение как председателя ВСНХ и, особенно, главы ОГПУ имеет серьезный вес. Но вы, похоже, поставили своей задачей скомпрометировать Пятакова, сместить его со всех постов и лишить реального политического влияния. Это так?
Несколько секунд Дзержинский молчал, потом заговорил негромко, но упрямо.
— У меня есть все основания считать деятельность Пятакова вредной для партии и государства…
Сталин снова перебил его.
— Партия сама решит, что для нее вредно, а что — полезно… Партия не ребенок, а вы — не нянька, чтобы ее воспитывать.
Наступила тяжелая пауза, которая показалась Дзержинскому нескончаемой. Неожиданно Сталин улыбнулся и махнул рукой.
— Впрочем, все это неважно. Я не затем вас позвал. Вы плохо выглядите в последнее время.
— Есть такое. Сердце немного пошаливает, — признался Дзержинский.
— Это ничего. Сердце мы вам вылечим. Попробуйте чай. Это хороший чай, грузинский.
— Спасибо, товарищ Сталин, но… дел невпроворот. Нельзя ли отложить чаепитие до следующего раза?
Генсек нахмурился.
— Я грузин, Феликс Эдмундович. А для грузина нет ничего дороже законов гостеприимства. Что скажут люди? Что товарищ Сталин пригласил к себе товарища Дзержинского и даже чаю ему не налил? Пейте, не обижайте меня.
Дзержинский отпил чаю из своего стакана. Потом поискал глазами сахар.
— Чай надо пить без сахара, — назидательно сказал Сталин. — Тогда раскрывается вкус…
Дзержинский кивнул. Некоторое время они пили чай молча.
— Как себя чувствует Софья Сигизмундовна? — наконец прервал молчание Сталин.
— Благодарю вас, неплохо.
— Как Ян? У него ведь, кажется, не слишком крепкое здоровье?
— Да, детство у парня было тяжелым. Перенес цингу, рахит.
— Ничего, откормим, — неожиданно тепло улыбнулся генсек. — Откормим и вылечим. Партия ценит своих работников и членов их семей. Я вам предлагаю поехать на две недели на правительственную дачу в Крыму. Солнце, море, сосны — вернетесь к делам совершенно здоровым…
Внезапно глава ОГПУ, покачнувшись, уперся рукой в стол.
