В июле 1938 года Владимира Сомова со строгим выговором «за грубые ошибки в деле социалистического градостроительства» восстановили в партии. Ему даже обещали удовлетворить его желание и послать работать на периферию. Счастливый тем, что его восстановили в партии, он ждал назначения, но тут вдруг ход событий круто переменился. Анатолия Аравского арестовали, а Владимир Сомов, к своему величайшему удивлению, был назначен на его место. Оказывается, на этом назначении настоял Фивейский.
Последние годы бывшие друзья не встречались, и Сомов не знал, за что арестовали Аравского. Разговорам о том, что он оказался шпионом нескольких держав, Владимир не верил. «Ну уж наверное что-нибудь выкинул!» — думал Сомов, тем более что старик Фивейский все время жаловался, что работать ему с Аравским было невыносимо.
Сам Владимир Александрович со времени его назначения в Академию дружно работал с Фивейским. В годы войны, когда Сомову пришлось, отбросив все свои предложения, проектировать города на Урале и в Сибирской тайге, где на первых порах не мог не торжествовать столь высмеянный им «барачный» стиль, с него был снят партийный выговор. К концу же войны из правительственных кругов пришла директива, в основу которой была положена, к величайшему удивлению и нравственному удовлетворению Сомова, названная раньше «оппортунистической» программа градостроительства. Отныне она объявлялась обязательной.
Уважение и любовь к Сталину, особенно за годы Великой Отечественной войны, пожалуй, даже увеличились. Для Сомова в Сталине воплощалась воля партии к осуществлению коммунизма, лучшие устремления советского народа к будущему. Но все, что случилось с Сомовым в тридцать седьмом году, привело к тому, что он старался жить и работать так, чтобы не попадаться на глаза Сталину. Ему это удавалось. Похоже, что о нем забыли. На поверхности политической жизни фигурировал Фивейский, он был избран депутатом в Верховный Совет РСФСР, в шестидесятилетний свой юбилей награжден орденом Трудового Красного Знамени, а в семидесятилетний — орденом Ленина.
Конечно, Владимира Александровича несколько покоробило то, что, когда ему исполнилось пятьдесят лет, эта дата никак не была отмечена. Ведь в правительственных сферах знали, не могли не знать, что Академия градостроительства держится на неустанной работе Владимира Сомова. И все же удовлетворение от того, что он достиг своего и Сталин забыл о нем, пересилили в нем естественное чувство обиды. Более того, то, что он не лезет на глаза начальству и ведет свою большую ответственную работу, не ожидая за нее похвалы и благодарности, и что Сталин о верности его не знает и не узнает, поддерживало в нем чувство удовлетворения и самоуважения. Ведь каждый проект нового города, в каком бы отдаленном краю нашей родины он ни воздвигался, обязательно проходил через руки Сомова, подвергался разбору, и автор получал от него полезные указания.
«Нет, я живу и работаю достойно и правильно...» — говорил себе Сомов, словно оспаривая кого-то, кто хотел зачеркнуть его работу. А он весь был поглощен своей работой и старался ко всему, что не касалось этой работы, не прислушиваться. Но сегодняшний разговор с Касьяненко и в особенности то, что произошло в Академии, когда он после обеда вернулся туда, разбередило его. Секретарь парткома, отсутствовавший во время столкновения Крылатского с Миляевым, уже дожидался Владимира Александровича в кабинете и попросил рассказать, как было дело. Владимир Александрович со всей объективностью рассказал, а секретарь парткома, круглоголовый, в круглых больших очках, слушал его, возбужденно ходил по кабинету, глубоко вздыхал и один раз даже принял валидол.
Владимир Александрович понимал его волнение, — история была неприятная, а он должен был довести о ней до сведения МК и ЦК партии. Спросят-то ведь в первую очередь с секретаря парткома. Потом, когда Владимир Александрович кончил говорить, секретарь парткома, несколько успокоившись, стал рассуждать вслух, и Владимир Александрович не без некоторого удивления услышал примерно то же, о чем они говорили с Касьяненко: о двух уклонах — формалистско-эстетском (Миляев) и догматично-левацком (Крылатский). Он предложил Владимиру Александровичу сделать на заседании парткома доклад об этих двух уклонах и потребовать от обоих уклонистов признания ошибок. Владимир Александрович дал согласие. Но после этого к нему явились оба носителя уклонов. Сначала пришел Миляев с лихорадочно багровыми пятнами на лице, весь сразу словно похудевший. Он говорил, что ему срывают возможность творчески работать, что он напишет об этом Фивейскому и в ЦК, что Крылатский давно уже завидует ему. Владимир Александрович заранее знал, что в ЦК прежде всего посчитаются с мнением Фивейского. Миляев бил наверняка. Но при этом видно было, что он все же напуган той сокрушительной атакой, которой его подверг «демагог» Крылатский. Владимир Александрович постарался его успокоить.
