Эти предложения, сформулированные в диссертации, заслужили рекомендации самые лестные. В частности, Антон Георгиевич Фивейский, которому Сомов и Аравский немало крови испортили своей критикой, Антон Георгиевич, прославленный еще до революции своим так и не осуществленным проектом Северной лавры, дал блестящий отзыв на диссертацию своего постоянного оппонента и неутомимого критика. Антон Георгиевич пренебрег всеми личными обидами и при публичной защите диссертации поддержал Владимира Сомова. Более того, именно он первый и сказал, что без соблюдения положений, выдвинутых Владимиром Сомовым, «мы будем строить на песке, и наше градостроительство зайдет в тупик».
И Сомов, отправив свою докладную записку в ЦК и Совнарком, спокойно ждал победы, тем более что в 1932 году был ликвидирован РАПП и другие подобные ему организации в искусстве, и этим был нанесен удар по всяческого рода псевдореволюционным и левацким теориям.
Но в одно далеко не прекрасное утро, развернув одну из центральных газет, Владимир Сомов глазам своим не поверил: Анатолий Аравский выступал о резкой критикой основных положений диссертации Сомова и докладной записки его. Аравский утверждал, что «хотел этого Сомов или не хотел», но, если всерьез отнестись к его предложениям, это означало бы попытку затормозить реальное дело социалистического градостроительства. «Если бы мы всерьез взяли установки Сомова, — писал Аравский, — мы не построили бы ни Сталинградского тракторного, ни Днепрогэса, ни Магнитогорска...»
— Но как же так? Почему ты раньше всего не сказал о своем несогласии мне самому? — спросил по телефону Владимир.
— Так ты же все лето был в отъезде! А мои взгляды сложились за это время, — ответил Анатолий.
На партийном собрании, где разбиралось это дело, Владимир Сомов заявил, что ни в какой степени не опорочивает методов строительства городов первой пятилетки. Его диссертация является взглядом в будущее, в завтрашний день нашего градостроительства. Но Анатолий Аравский в своем выступлении напомнил ему о его насмешках над «барачным» стилем. Заботу Сомова об удобствах рабочего населения он назвал демагогией, граничащей с троцкизмом, а всю теорию Сомова оппортунистической.
И тщетно потом Владимир Сомов брал слово для справки, говорил, что его предложения есть обобщение передового опыта градостроительства, ссылался на опыт строительства Днепрогэса, где прежде всего был построен поселок для строителей. Но слово было сказано: оппортунизм Сомова подвергался порицанию в резолюциях, в передовых статьях, о нем говорилось, как о чем-то само собой разумеющемся.
Между тем после ликвидации АРАСГа создана была Академия градостроительства и при формировании руководящих органов ее обошлись без Сомова. Президентом Академии избран был Фивейский, к которому издавна благоволил Сталин, заместителем его — Анатолий Аравский. От некоторых тайных доброжелателей своих, в том числе и от Касьяненко, Сомов узнал, что все злоключения его обусловлены тем, что Сталин с самого начала отрицательно отнесся и к его диссертации, и к докладной записке, что Аравский, вызванный к Сталину, согласился с его критикой Сомова и с охотой выступил в печати против старого друга.
Сомов не верил, чтобы Сталин мог поступить так, даже если он и считал Сомова заблуждающимся. Ведь до сих пор он знал Сталина совсем другим. Так что же делать? Писать письма, оправдываться? Признаваться в ошибках, каких не совершал?
Шли месяцы, Сомов был в нерешительности. Но после убийства Сергея Мироновича Кирова Сомова обвинили в том, что он скрытый и неразоружившийся троцкист, хотя он всегда был верным сторонником Центрального Комитета партии. На низовом собрании партийной организации его исключили из партии. И тут, еще не зная, чем кончатся все его злоключения, Сомов по совету Касьяненко написал письмо Сталину. Он категорически отверг всяческую свою связь с троцкистами и троцкизмом, но признал, что его точка зрения в вопросах градостроительства, возможно, является объективно оппортунистической, и попросил разрешения уехать на периферию и принять участие в строительстве одного из социалистических городов. Он отослал это письмо, и ему ничего не оставалось, как ждать решения своей участи.
