Дефицит - страница 62

— Опять сочувствия, опять сострадания, — сказала Катя и пошла к аппарату.

— Если это он, передашь мне трубку. И не смей говорить с ним таким тоном!

Катя сняла трубку, сказала вежливо:

— Вас слушают.

— Это квартира Малышевых? — Женский голос, уважительный, несколько даже подобострастный.

— Да, да, Малышевых, — небрежно ответила Катя и, прикрыв трубку ладонью, сказала матери: — Пациентка. Аж падает от чюйств.

— Мне бы хотелось поговорить с дочерью Малышева, — продолжала женщина, пытаясь быть сдержанной, но телефон всегда выдает волнение больше, чем разговор с глазу на глаз, Катя это знала с чужих слов.

— Я у телефона, — несколько удивленно и с любопытством отозвалась она.

— Здравствуйте еще раз, — продолжала женщина растерянно. Почему «еще раз», если она сразу не поздоровалась? — С вами говорит… вы, мне кажется, знаете Настеньку Сиротинину, дочь профессора Сиротинина?

Катю словно током дернуло, она мгновенно сообразила, что к чему, подхватила с подъемом:

— Да-да, конечно, мы с ней подружки!

— Тем лучше, это говорит ее мама, Елена Леонидовна. — Голос ее стал спокойнее и увереннее, Катерина сразу ее представила — черноволосая и черноглазая моложавая дама, не люкс, не Голливуд, но со следами былой красоты и к тому же властная и решительная.

— Очень приятно, Елена Леонидовна, очень приятно! — от души обрадовалась Катя. — Настенька уже приехала?

— Как вам сказать?.. Да, приехала, приехала, — спохватившись, продолжала Елена Леонидовна. — Но мне необходимо поговорить с вами.

— Пожалуйста, Елена Леонидовна, я вас слушаю, сколько угодно.

— Разговор не телефонный. Прежде всего я хочу вас попросить, чтобы вы ни слова ни папе, ни маме.

— Папа в больнице.

— Я знаю, знаю, но… на всякий случай, никому ни слова, если вам это не трудно. Нам с вами необходимо встретиться.

— В любое удобное для вас время, Елена Леонидовна. Хоть завтра.

— Вас, кажется, Таней зовут?

— Нет, Катей.

— Извините, Катя, лучше бы сегодня, вас это не очень затруднит? — Голос просительный, так это не похоже на Елену Леонидовну, Катя ее отлично представляет, этакую надменную, самоуверенную профессоршу.

— Что вы, что вы, не беспокойтесь, Елена Леонидовна. — У Кати в коленках дрожь, вот-вот запрыгает у телефона. — Скажите только, где вам удобно?

— Допустим, в скверике, напротив ЦУМа, вам туда недалеко?

— Доберусь, ничего, — успокоила ее Катя.

— Тогда приходите к восьми, успеете?

— Успею, Елена Леонидовна, ровно в восемь я буду в сквере.

— Минутку, Катя, а как я вас узнаю?

— Да я сама вас узнаю, Елена Леонидовна, я же была у вас помните, на шестнадцатилетии Настеньки?

— У меня плохая зрительная память, к сожалению. Возьмите с собой что-нибудь броское, заметное.

На столике перед Катериной лежали неразобранные без отца газеты и сверху журнал.

— Я буду в джинсах и в руках журнал «Юность», седьмой номер, на обложке большая цифра семь.

— Договорились, Катя, вы очень милая девушка, — Елена Леонидовна вполне собой овладела. — До встречи.

Катя положила трубку, постояла мгновение, стиснув руки на груди, затем ликующим голосом вскрикнула:

— Мамочка! Пляши, мамуля! Наш отец — молодец! — Она сделала пируэт один, еще один и еще. — Мы с тобой его недооценивали.

— «Мы с тобой». — Марина удивилась Катиному преображению. — Кто звонил?

Дочь кружилась, резвилась и даже запеть пыталась «ля-ляй-ля-ля, ля-ляй-ля-ля».

— Да в чем дело, Катерина, кто звонил? — Невольно и Марина Семеновна озарилась от ее радости.

— На ловца и зверь бежит, мамочка. Нет, папуля у нас положительный молоток. Без болтовни, без лишних слов взял да и дело сделал. — Она приблизилась к матери и даже обняла ее слегка за плечи как в те счастливые дни, когда мама покупала ей ценную игрушку или что-нибудь из нарядов. — Я его отлично понимаю, конечно, надо дочь воспитывать в духе, но и помочь дочери тоже надо в критический момент, это по-родительски и по-мужски. Завтра же побегу к нему и поцелую в щечку, скажу, что больше не буду бузить, своевольничать, перестану быть черствой, буду сплошная чуткость. Заболел, бедненький, а я действительно веду с ним себя нечутко.

— Лучше поздно, чем никогда, — прервала ее излияния мать. — Но в чем все-таки дело, кто звонил?