– Это оригиналы, – угадал мысли Буффона Кочубей. – Так сказать, не реализованные в жизнь. Тут их целая галерея, – он махнул рукой, указывая далеко вперед. Понимаю, вам, как художнику, это очень и очень интересно, но нам пора.
Они подошли к железной двери с изображением планет и космического пространства, возможно, нарисованного Ван Гогом. Кочубей приложил к замку свое кольцо с руной и толкнул дверь, она с трудом отворилась, и они оказались наверху огромного греческого амфитеатра. Заседание уже началось.
* * *
Кочубей проснулся в своей тесной комнате на Сретенке около одиннадцати часов и первым делом вспомнил, что ему предстоит необычная встреча. Он любил проводить утро буднего дня лениво, без спешки. Вообще он считал себя гедонистом-минималистом по жизни, то есть старался извлечь из своего скромного существования максимум удовольствия. Сегодня ко вкусу свежесваренного кофе и расплавленному на кусочке черного хлеба пармезану добавилось еще и предвкушение любопытного приключения. Он подошел к окну поглядеть поверх крыш на дорогую его провинциальному сердцу столицу и приятно представил себе, как пройдет насквозь по переулкам в сторону Китай-города, что займет у него максимум минут двадцать. Потом начал прокручивать в голове всевозможные варианты разговора с незнакомцем из Союза Художников, и не без тщеславия подумал, как блеснет своими познаниями в области современного искусства.
Когда он приехал в Москву из своего уездного города N лет пять тому назад, планы его были амбициозны. Его сразу же захлестнула волна безудержной эйфории: ощущение новой жизни, новых перспектив и еще неясного, но прекрасного будущего. Как будто один только факт переезда в Москву разрешил одним махом все его внутренние потребности и гарантировал успех и смысл дальнейшего существования. Но не тут-то было. Поначалу все было действительно весело и вихреобразно, чему немало способствовала его учеба в аспирантуре и компания свежеобретенных приятелей. Беззаботные пирушки и полуночные разговоры о современной философии на кухонном полу будто вернули его в студенческую реальность, вскружили голову, совершенно выбив из колеи, наплодили иллюзий, которые потом довольно быстро растворились в круговороте действительности, как только состоялась защита и началась обыкновенная жизнь. Правда, ему несказанно повезло с жильем. Какая-то родственница по линии отца оставила ему комнату в коммуналке в самом центре Москвы. Одну соседнюю комнату занимала больная старуха, а другую, как водится, опустившийся и пропитой, бывший интеллигентный человек по имени Леня. Квартира чудом осталась не тронутой цивилизацией и ненасытными бизнесменами. Старуха пообещала отписать Кочубею свою комнату в благодарность за уход, оставалось только решить проблему со вторым жильцом. Но и тот без особых претензий был согласен взять небольшие деньги и уехать в деревню к матери. Кочубей ждал, когда бывшая жена из города N отдаст часть его собственности, и тогда, продав ее, он смог бы стать полноправным владельцем жилища в центре Москвы.
Словом, материальные проблемы не слишком отягощали жизнь этого тридцатипятилетнего холостяка. Он не чувствовал себя одиноким, поскольку всегда был в окружении студентов или соседей. От семейных отношений он устал и не слишком торопился заводить их снова. Иногда его терзала необъяснимая тоска по прошлой жизни, где все было комфортно и устроено. Там, в воспоминаниях, он был известен и востребован, все его проекты с легкостью воплощались в жизнь. Но он хорошо помнил, как что-то мучило его там и не давало покоя, как задыхался он от нехватки бытийственного кислорода. Ему казалось, что где-то здесь, в Москве, жизнь кипит и несется вперед, а он завяз там – в бездвижном болоте. И несмотря на то, что здесь обнаружилась все та же серая повседневность, Кочубей вдохнул ее полной грудью и ощутил ее вкус с удовольствием. Правда, после учебы приятели как-то быстро растерялись, и большой город дал о себе знать – никому до него не стало дела. Он потерялся, растворился в столице как тысячи других приезжающих сюда ежедневно провинциалов. Но даже это не смутило его. Он вдруг понял, что вовсе не хотел покорять этот безумный мегополис, а желал лишь подарить нежность любимому городу, странным образом на генетическом уровне переданную ему предками. И она, старая добрая Москва, его тайная мечта и ностальгия, отвечала тем же. Она пригрела его на своей груди, приласкала и даже убаюкала, укрыв теплым несуетливым одеялом богемы, защищая от грубых сквозняков действительности. Он вроде бы успокоился и зажил размеренной, в меру публичной и в меру творческой жизнью, вынашивая грандиозные планы по переустройству человеческого сознания: все же осталось в нем это, свойственное приезжим, тайное желание «шапкозакидательства».
