Подошел мальчик, худой, с большими внимательными глазами.
— Тетенька, дайте немножко денег, — он смотрел на Жизель, — нам с бабушкой. Она тоже болеет и не может.
— Ты внушаешь ему большее доверие, чем… все мы, — говорила Люксембург, обращаясь к Жизели, роясь в сумочке и поглядывая на скамейку с «падишахом». — Чутье, классовое или звериное, как ни назови. — На!.. — протянула мелочь. — Тебя как зовут?
— Серёжа Кузнецов, — ответил мальчик, хлюпнув носом.
— А лет сколько тебе, Кузнецов Сергей?
— Шесть.
— А мама где?
— Нету мамы.
— А папа?
— Папа есть. Не знаю, где живет.
— А ты где живешь?
— Я гражданин России.
Все долго смотрели вслед мальчику, уходящему в сторону здания вокзала. Заговорила первой Люксембург:
— Жалобно, но с вызовом… Научился. Мы свои, гражданин начальник! Имеем право… находиться.
Она выставила перед лицом ладонь, задумчиво поводила по ней пальцем другой руки, как гадалка:
— У меня вот такая странность… Бывают же повторяющиеся сны. Из них. Незаслуженный укор, парадоксально длящий вину. Будто я кого-то в своей жизни, более молодой, возможно, даже в детстве, должна была, неосознанно, случайно, потому что какой из меня убийца… Прищепить веточку какой-то… традесканции. Тогда вбок и несколько — пожалуйста, ветвись. А прямо, — то есть криво, но единственно, — где судьба уже вяжет гнойную почку-мутанта для злого отростка, ни-ни. Прав сосед. Когда он сказал, у меня аж мороз по коже. Как будто подглядел. Иногда лечу на велосипеде, девчонкой. И вдруг впереди — поворот, темный переулок! Всегда неожиданно, хоть наперед знаю. Но мне же прямо, проскочу! А вдруг из темени сейчас выползет эта гигантская… традесканция или что-то похожее, безобидное, мягкое, с добрыми глазами?.. Но я знаю, все ведьмы прекрасны. Вот еще немного. Не сбавляю. Пусть! И тогда я его — раз! На полном ходу… Во-первых, остановить не успею при всем желании, само виновато. Во-вторых — долг выполню. И совесть чиста, дважды!.. Но — просыпаюсь…
Люксембург отвлеклась на людское волнение, появившееся в стороне.
— Говорят, что в Америке бичей из метро на ночь не выгоняют, — сказала Жизель, все еще глядя в сторону, куда ушел мальчик. — Свобода.
— Да, — подтвердила Люксембург, — поэтому в ихнем метро пахнет мочой.
В центре привокзальной площади быстро собралась толпа, оживленная, гомонящая. Затем расступилась, образовав арену, освобождая место для чего-то важного — это понималось по внезапной дружности людской массы и ее смятенному ропоту, пронесшемуся как ветер и внезапно стихшему.
Вдруг загрохотало, загудело, задвигалось, захлопало в ладоши, затанцевало. Целый ансамбль, мужчины и женщины в горских одеждах. Рокотный барабан задавал тон, вокруг него мелькал, трепетал, хлопал в ладоши Кавказ, выстроивший черный полукруг, в центре которого зажила высокая гибкая красавица. В огненном до пят распашном платье, рукава с накладными подвесками до колен, голова в лазоревом платке с длинными тяжелыми кистями, — смиренно опустив очи долу, двигалась мелкими шажками по узкому кольцу. Возле нее резвоногим кречетом, в белой черкеске с газырями и седой папахе, в высоких сапогах, лихо вставая со стопы на носок, стремительно увивался тот самый усатый человек, ночью встреченный в коридоре вагона.
Слышно было, как проводница-хохлушка громко поясняла всем, кто оказался рядом:
— Это же с нашего поезда!.. Дагестанский ансамбль!.. Разминка у них. На фестиваль в Ханты-Мансийск!.. К своим нефтяникам!.. У них в Свердловске пересадка. Да-да, женщина, на северах этих нерусских знаете сколько!
Люксембург, увлеченная зрелищем, отошла от скамейки и теперь стояла поодаль, как созревший одуванчик, вытянув шейку, увенчанную головкой с серебряным пушком, смешная, помолодевшая.
— Давай, убежим? — предложил заговорщицким шепотом Олег.
— На трех ногах? — в тон ему зашептала Жизель.
— Ага! Две ноги оставляем на скамейке, для легкости.
— Давай! А ты сможешь?
— Сейчас как дам щелбана!
— За что?
— За то, что обижаешь.
— Беру свой вопрос обратно. Побежали! А куда?
— Куда мне было обещано.
Преодолевая рельсовые полосы, Олег понес Жизель в сторону поезда. Ее колючая шевелюра щекотала, а ментоловое дыхание (от зубной пасты) обжигало кожу. Солнце ослепляло, и носильщик боялся уронить драгоценную ношу. Рядом гулькали голуби и щебетали воробьи, сражаясь за крошки, которые им кидали из окна стоящего поезда. Резвились дети, мальчик и девочка, гоняясь друг за другом. Парень и девушка, в шортах и комнатных тапочках, у каждого в отведенной руке по дымящейся сигарете, демонстративно целовались.
