длинной морщинистой шее, но со спокойным и даже надменным животом,
Петр Иванович не мнил себе иного существования, справедливо считая себя
участником извечной эзотерической войны, что происходит во все времена и во
всех измерениях. О сорока пяти годах Петр Иванович уже дважды лечился от
алкоголизма, но несмотря на запрет врачей постоянно тянулся к чарочке,
полагая, что желание это навеяно ему извне, высшими силами.
-Все не так просто, Люда, - не раз заявлял он жене, - это не физиологическое и
даже не психологическое. Тут дело тонкое… И заковыристо улыбался.
Жена и великовозрастный сын втайне считали Петра Ивановича сумасшедшим
и надеялись, что он скоро повесится.
В среду, когда солнышко только-только показалось над землей и воздух был
наполнен напоен упоительной прохладой, Петр Иванович наконец и в самом
деле спятил.
Предшествовали этому два значительных события.
Ранним утром среды Перед рассветом , проснувшись только и нежась в
постельке, Петр Иванович взглянул на сонную супругу, чей монументальный
зад вздымался подобно Уэльским холмам, над гладью простыни, и внезапно
понял, что ягодицы жены есть не что иное, как овеществленный
макрокосмический портал, способный в мгновение ока переносить существ из
внешних сфер в материальный мир, пусть и под личиной испражнений. Этот
удивительный факт заставил полувоздушного уже от вечной войны Петра
Ивановича вскочить с кроватки и незамедлительно поспешить к входной двери.
Возвышенное в нем требовало немедленной разрядки.
Не прошло и получаса, как Петр Иванович, в домашних шлепанцах на босу
ногу и полосатенькой пижамке, стучался в двери сумрачной и замкнутой в себе
пивной, что на углу Эдемской. Двери были не заперты, но Петр Иванович
предпочитал, чтобы его впустили, открыв их изнутри. Он полагал, что это даст
ему моральное право употребить четверть, как если бы ему эту четверть
навязали высшие силы.
Тут случилось второе обстоятельство, которое навсегда сдвинуло точку сборки
Петра Ивановича и превратило его в блаженненького.
На стук его, и на беду, в дверях пивной овеянный утренним бризом, могучий и
хмельной, показался немытый мужчина лет шестидесяти пяти, в кожаном
фартуке и с бородой, подчеркивающей изломанную линию вычурный рта. Под
мышкой мужичина этот, веселый и сумеречный, как оказалось потом,
сантехник-идеалист Клятов, держал нечто, на первый взгляд, напоминающее
огромный тараканий кокон.
-Извольте! - сипанул он, исходя никотином прямо в острый нос Петра
Ивановича.
-Что ты, что ты! - заверещал Барышников, прикованный взглядом к кокону.
Тотчас же уставший от баталий в высших сферах рассудок его помрачился и он
с точностью наконец осознал, что ему следует делать.
Повернувшись как на шарнирах, Петр Иванович поспешил домой, к супруге.
Ужом проскользнул в коридорчик, снял с вешалки заскорузлое пальто и сложил
из него крепкий валик. После обмотал валик хорошенько бечевой, что
раздобыл на кухне, и синей изолентой советского образца.
Покряхтывая, он побежал в кладовку и припрятал новопроизведенный кокон в
темном уголке. После чего прислонился к стене лбом и некоторое время
глубоко дышал, проникаясь духом пришельцев извне.
На шум и хулиганство, учиненные Петром Ивановичем, наконец, грузно
переваливаясь, пришла супруга. В боровьей ее харе гнездилось мягкое
недоумение и сонная непосредственность. Глаза смотрели тускло, но все же
внимательно.
Поискав Петра Ивановича на кухне и найдя лишь ножницы с налипшими на
них кусочками изоленты, супруга поспешила в коридор, оттуда, услышав
шорохи, - в кладовку. Включив свет, она обнаружила объект своих изысканий,
а именно Петра Ивановича, сидящим на коленях подле чего-то, что показалось
ей мертвым младенцем, запеленатым в тряпье.
Узрев супругу, Петр Иванович взвизгнул, отложил КОКОН и убедительно
зашептал, делая пассы руками:
-Вот ты, Люда, мне поверь, поверь, и так будет лучше для всех. И оставь ты
свои фокусы с какашками - чай, не маленький я, чтоб не понять, что это как
есть ИХ десант из твоего тела исходящий. А лучше, Люда, присядь, приляг вот
тут, рядышком с КОКОНОМ, и отдай все мысли свои тем, кто вовне. Во имя
