себя.
- Ничего он не сказал! Тебе послышалось, Вова. День у тебя сегодня такой. Может,
тебе, Вова, к эндокринологу сходить? - он хохотнул, но тотчас же осекся – смех в
окружающей его унылой тишине прозвучал жалко.
Прикрыв окошко, он тронулся с места и через несколько метров обогнал незнакомца - тот
снова стоял у дороги и казался совершенно плоским трафаретным пугалом. Авдеев
посигналил коротко и прибавил газу, стараясь не смотреть в зеркало заднего вида - ему
показалось, что за спиной у мужчины трепетали на ветру два прозрачных крыла.
Доехав до поворота, он, как и было сказано, повернул направо. Дорога теперь шла через
совершенно неприглядную заросшую местность - тут и там попадались косые лачуги с
заколоченными окнами. Деревья стояли голыми, горестно вздымая изломанные ветви к
тяжелому жирному небу. Обочина пестрела мусором. Среди мусорных куч рыскали на
удивление крупные, худые собаки. Доехав почти до поворота, Авдеев увидел двух
дерущихся из-за добычи псов - они обхватили друг друга жилистыми руками и…
Он резко ударил по тормозам так, что машину занесло, и затравленно оглянулся, но кроме
гор мусора ничего не увидел. Его пробрала дрожь. Отдышавшись, Авдеев опустил
солнцезащитный козырек и уставился на свое отражение, округлив глаза.
-Ты сходишь с ума, - прошептал он и скривился - до того омерзительно влажно-шипящим
ему показалось слово «сходишь».
Было совершенно ясно, что поляков можно везти в гостиницу «Тихая Гавань» только
предварительно напоив до бессознательного состояния. Вне зависимости от того, какой
вид открывался из окон отеля, окрестности вызывали омерзение и страх.
По уму, следовало отзвониться Проскурне и объяснить ему, что «Тихая Гавань» проверку
не прошла и надо бы подыскать другую гостиницу.
-Так просто? - пискнул кто-то в голове у Авдеева. - Значит, позвонить Проскурне и все ему
рассказать? А если в других гостиницах не будет свободных мест? А если в других
гостиницах будет вдвое дороже?
«К тому же, - мстительно подумалось Авдееву, - я ему предлагал другие варианты. Сам
виноват».
При мысли о том, что полякам явятся собаки с человеческими руками, а то и что похуже, он почувствовал озноб.
«Скажусь больным, - осенило его, - с недельку проваляюсь в постели, а там, глядишь, все
обойдется».
Но что-то упрямо подсказывало ему, что ничего не обойдется.
«Жигули» со скрипом тронулись с места. Дорога после поворота была более ухоженной,
однако пейзаж оставался унылым и неприглядным. По обе стороны тянулась заросшая
сухим бурьяном пустошь. Вдоль дороги тут и там валялись пустые бутылки,
полусгнившие автомобильные покрышки, кучи строительного мусора. Собаки более не
показывались, но Авдееву постоянно чудилось движение справа и слева от машины.
Впереди была большая заасфальтированная площадка, в которую упиралась дорога.
Авдеев чуть прибавил скорость и, преодолев небольшой подъем, въехал на площадку.
Припарковался подле старого облепленного грязью и листьями «Форда», заглушил мотор
и вышел из машины.
Площадка заканчивалась невысоким декоративным забором, прямо за которым начинался
обрыв, а дальше, метрах в пятидесяти, внизу простиралось море.
В бесконечной дали, на линии горизонта, там, где на рейде еле угадывались крошечные
силуэты кораблей, серое нависающее небо соединялось с чудовищной массой воды.
Седые волны перекатывались через буи, разбивались о волнорез и, набираясь новых сил,
атаковали каменистый берег. Холодная черная вода пенилась барашками. Панорама была
столь же завораживающей, сколь и чуждой. Черное, непокорное, злое - море отрицало
всяческую причастность к себе людей. Даже корабли на горизонте казались
выплавленными из воды.
Авдеев постоял немного, вдыхая холодный морской воздух. Тишина на площадке
нарушалась лишь далекими криками чаек. Здесь, на пустынной стоянке, лицом к лицу с
бушующей природой, он почувствовал себя последним из живых людей, Уэлльсовским
скитальцем во времени, заглянувшим за горизонт событий.
Когда человек исчезнет, когда последний из разумных приматов испустит дух, в мире
ничего не изменится. Все так же будет катить свои воды великое море, все так же будут
