опадать листья по осени, и небо будет плакать дождем. Останутся чайки и ржавеющие
суда на рейде, останется город за его спиной и дорога, ведущая в город.
И после осени наступит зима. Придут вьюги, и снегом засыплет упокоившуюся землю.
А потом наступит весна. Мир пробудится, и снова заиграет радугой каждая капля и
зазеленеет ковыль в полях, и первые робкие ростки пробьются сквозь трещины в
асфальте.
Не будет нас. Но мир не заметит.
-Да, - вырвалось у него, - поляки будут довольны.
Он поглядел направо и увидел покосившийся указатель «К Тихой Гавани».
К опарышевой заводи.
Авдеев тупо ухмыльнулся, набрал полные легкие воздуха, сел в машину и, сдав назад,
поехал в сторону пятиэтажного здания, расположенного неподалеку, на пригорке.
Облепленный грязью «Форд» за его спиной осел на два передних колеса, припав к земле.
Впрочем, Авдеев этого не увидел.
Он припарковался на небольшой стоянке возле главного входа, заглушил двигатель и
вышел из машины. Вблизи гостиница производила не лучшее впечатление. Когда-то
покрашенные серой краской стены ныне облупились и казались ободранными. За широко
распахнутыми дверями открывался темный холл. Здание выглядело заброшенным.
«А может, ну его, - подумал Авдеев. - Что мне поляки?» - он даже потянулся было к
мобильнику но, вспомнив гневный бас Проскурни, нервно улыбнулся и поднялся по
заросшим травой ступеням.
Полутемный холл выглядел запущенным. На полу лежал толстый слой пыли и листьев,
стойка регистратора тоже была в пыли. Авдеев покосился на два плетеных кресла,
неуместно стоявших посреди зала, хмыкнул и повернулся к стойке. Не обнаружив ни
кнопки, ни звонка, он постучал по пыльной поверхности, кашлянул несколько раз и
принялся прохаживаться вдоль холла, поглядывая то на тяжелые портьеры на окнах,
задернутые и почти не пропускающие дневной свет, то на низкий журнальный столик,
возле которого, собственно, и должны были стоять кресла, заваленный пожелтевшими
газетами. Одна из них, с темными разводами, чем-то заинтересовала его. Он подошел к
столику, поднял газету и, смахнув с нее пыль, в немом удивлении уставился на название
заглавной статьи:
«Крысы Олиума пожирают младенцев еще в материнских утробах! »- кричали
огромные буквы, ярко выделяясь на грязной бумаге.
И ниже:
«Бойня на кладбище! Дети Олиума в опасности! »
Он поднес газету поближе к глазам и попытался разобрать мелко напечатанный текст.
«Сегодня, 48 октября 1612 года, Морской Страж Олиума обнаружил бесчисленные
полчища Крыс, марширующих по главной пристани. Чудовища несли стяги провинции
Штиль и обладали значительными запасами огнестрельного оружия. Многие из них
находились в состоянии алкогольного опьянения и выкрикивали антимонархические
лозунги. Наш корреспондент…» Далее текст был густо залит черной краской,
проглядывали лишь отдельные слова. Не веря своим глазам, Авдеев попытался
перелистнуть газету, однако страницы слиплись, и он лишь порвал ее вдоль.
-А, черт, - выругался он и потянулся за глянцевым журналом, на обложке которого была
фотография невообразимо толстого младенца в окружении двух мужчин нормальных
пропорций, каждый из которых на его фоне казался карликом. Журнал назывался
«Мнемон Олиума» - во всяком случае, именно это было написано на обложке.
За его спиной кто-то негромко кашлянул.
Авдеев вздрогнул, выронил журнал и повернулся. Перед ним никого не было. Зато за
регистрационной стойкой неведомым образом материализовался невысокий мужчина с
жировиком на шее. Вид он имел надменный и в то же время несколько скучающий.
-Журнальчиками балуетесь? - произнес он так, будто застукал Авдеева за мастурбацией. -
Могу порекомедовать.
-Я, собственно…
-Для поляков. Номера. Так, - механическим голосом заявил мужчина.
Он вышел из-за стойки и протянул Авдееву пухлую ладошку.
-Миногин Антон Павлович. Почти как Чехов, только… хм-м… Миногин. Ну, вы
понимаете.
-Авдеев Владимир Степанович, - Авдеев обескураженно пожал протянутую руку, - а как
вы, собственно…
-Так ведь все готово уже, Владимир Степанович! - мельнично замахал руками Миногин, -
Проскурня еще неделю назад заявочку дал. Оплата по безналу! Какие счеты!
