несомненный ум, светящийся в зеленых глазах, - все эти качества пробудили старика к
жизни. Ради нее он отрастит новую ногу, убьет начальника и задушит жену тонким
шнуром. Лишь ради нее стоит дышать. И порвав с этим миром, в последние годы своей
жизни он обретет счастье.
В бреду, возомнив себя настоящим человеческим существом, метался Евгений
Валентинович по заскорузлым простыням и даже пытался несколько раз встать и
поскакать на одной ноге к вожделенной кошке, но неизменно падал и, будучи водворен
обратно в постель, рыдал оглашенно.
Жена Евгения Валентиновича, узнав о происшествии, пришла в некоторое волнение,
впрочем, почти тотчас же успокоилась. Задумчиво расхаживая по трехкомнатной
«сталинке», она то приседала, то подпрыгивала, то похлопывала себя по ноге, той самой, что ампутировали у мужа, темным каким-то инфернальным образом полагая, что душа
мужниной ноги переселилась в ее мясистую ляжку, и теперь, разумеется, с
экзистенциальной точки зрения, у нее не две, но три ноги.
«Квартирка-то славная! - хихикала она, внутренне сжимаясь от того паскудного чувства, что испытывают люди, втайне надеясь на скорую смерть близкого человека. - Чудесная
квартирка!»
Поначалу ей даже и в голову не пришло навестить мужа в госпитале. Впрочем, по
прошествии некоторого времени она оклемалась и даже собрала мужу сверток, вложив в
него дебелую курицу, два почерневших яйца и огурец, очертания которого навели ее на
гадкие мысли. Причесываясь перед зацелованного зацелованным мухами зеркалазеркалом,
она то и дело поглядывала в сторону свертка, заливалась краской и махала пухлой лапкой
своему отражению, мол, будя, будя!
Выходя, беззлобно стрельнула глазом глазами в на старую кошку невообразимой
расцветки, что примостилась на серванте, погрозила ей отчего-то пальцем и вышла,
прижав к груди сверток.
По пути в госпиталь она сумрачно насвистывала дикие совершенно мелодии, потаенно
представляя себе то огурец, то безногого мужа. Причем чем ближе она подходила к
зданию госпиталя, тем более ассоциировался муж именно с огурцом, у которого отняли
половину. Входя в черные от времени и страдания двери больницы, она подумала даже о
том, чтобы уговорить лечащего врача ампутировать Евгению Валентиновичу вторую ногу,
для симметрии.
В больнице царил смрад. В полутемных пахучих коридорах бесцельно слонялись
умирающие. Многие из них слишком отчаялись уже, чтобы говорить, и лишь протягивали
вперед истощенные руки. То и дело проносились коридорами остервенелые нянечки, из
кабинетов выглядывали жирные усатые врачихи, облаченные в желтые от мочи халаты.
Жена Евгения Валентиновича даже было растерялась от этой суеты. Поймав за шиворот
тусклую полуживую старуху-сиделку, она засипела ей в ухо:
- К Щекоткину, в третье!
- Ампутант? - пискнула старуха. - Вверх по лестнице и направо. - Тотчас же, ощерившись, куснула жену за ладонь, вывернулась и, набычившись, побежала прочь.
Озадаченная и ошеломленная женщина еще некоторое время блукала блуждала по
коридорам. На счастье, ей встретился хилый старик-офтальмолог, заросший бородой до
бровей. Участливо взял он ее за руку и, непрерывно шамкая, довел до хирургического
отделения.
- Вашему мужу нужны новые глаза, - заявил он, - новые бирюзовые глаза.
Щекоткина в ужасе уставилась на мудрого офтальмолога, но он уже спешил прочь, роясь в
карманах, словно именно там надеялся отыскать новые глаза для ее мужа.
Подойдя к палате, за дверью которой в тоскливом одиночестве лежал Евгений
Валентинович, Щекоткина остановилась и было повернула назад - до того ей вдруг
расхотелось смотреть на обезображенного супруга, но все же пересилила себя и шагнула
внутрь. Евгения Валентиновича она заметила не сразу. Его кроватка стояла в темном углу, против окна. Сам он, укутанный по шею в несвежее одеяло, казался крошечным и почти
уже нездешним. Щекоткина внутренне вздохнула с облегчением: судя по прозрачному
совершенно лицу, супругу осталось недолго.
Евгений Валентинович лежал на спине, часто и быстро дыша. Обрубок левой ноги
угадывался под одеялом. Лицо его было суровым и гордым, нос дерзко торчал вперед.
Почувствовав укол скорби, подобный булавочному, Щекоткина вздрогнула, но тотчас же
