по его мнению, существенно подросла.
Мысли о ноге дьявольским образом трансформировались в его голове в мысли о старой
кошке невообразимой расцветки, что жила в их трехкомнатной «сталинке». Его отчего-то
совершенно не беспокоил тот факт, что ни жена, ни родственники, ни коллеги по работе к
нему не приходили. Раздумья об этом были фрагментарными, как воробьи, что
копошились на подоконнике его палаты, поклевывая страшные мясные крошки. Кошка -
вот кто занимал большую часть его внутренней империи. Сладко ль ей живется без него?
Сытно ль ее кормят? Не поколачивает ли ее жена? При мысли о том, что дородная жена
зверски избивает кошку молотком, Евгений Валентинович жмурился и исходил весь от
едкого страха, знакомого лишь старикам.
- Боже, Боже, - шептал он и косился набожно в потолок. В растрескавшейся штукатурке, в
темных влажных пятнах, всюду, виделись ему зловещие предзнаменования.
- Вы не знаете, как там кошка? - дико испугал он как-то санитарку, клещом вцепившись ей
в руку.
Тело Евгения Валентиновича шло на поправку. Душа же его мало-помалу увядала, словно
цветок, отрезанный от стебля. Постепенно старик переосмыслил всю свою жизнь и с
вялым ужасом не обнаружил в прошлом ничего, кроме топкой рутины. Большую часть
последних тридцати восьми лет он отдал работе в учреждении, преданно занимаясь делом, не принесшим ему ни довольства удовольствия, ни пользы. Сослуживцы не любили
старика, перешептывались за спиной. В свои шестьдесят два года он до смерти боялся
сокращения кадров, понимая одновременно и то , что его нынешняя должность являет
собой не более чем синекуру и то, что рано или поздно скучающий начальник отдела,
глядя несколько в сторону, сдавленно объявит о его увольнении. Страх его носил характер
дуальный, несколько даже сюрреалистический: с одной стороны, Евгений Валентинович
осознавал абсолютную бесполезность своей нынешней работы, с другой же - опасался, что
будучи уволенным вскорости умрет, не зная, что делать дальше. Порой, впрочем, снилось
ему, что он сам с грохотом и скандалом врывается в кабинет начальника, огревает
последнего тяжелой мраморной пепельницей по блестящей лысой макушке и обретает
свободу. Во снах этих Евгений Валентинович использовал большую часть смелости,
отпущенную ему высшими силами.
Рутина не отпускала его и в семейной жизни. Со временем похоть уступила место
спокойной привязанности к молодой жене, сменившейся через несколько лет привычкой.
Но и та превратилась в постоянное тихое раздражение, не покидавшее его ни на секунду.
Втайне он подозревал, что и жена, и угрюмый сын давно ненавидят его и ожидают
неминуемой гибели. Приходя домой, он успокаивался лишь закрывшись в туалете. Там,
прикорнув на шатком унитазе, он чувствовал себя почти хорошо.
Сны Евгения Валентиновича мало чем отличались от яви. Помимо редких видений о
пепельнице, что оставляли после себя фиалковый привкус свободы, грезил он и о
женщинах, которых не полюбил в своей стерильной жизни, и о путешествиях, которых не
совершил. Большая часть сновидений, впрочем, была связана с работой.
- А ведь я мог бы стать капитаном! - пищал кто-то бесформенный, малопонятный в
желудке его. - Мог бы водить крупнотоннажные суда по Атлантическому океану! Ветер бы
трепал мои седые кудри, морская пыль серебрила густые усы, в белоснежных зубах
дымилась бы ароматная гаванская сигара… Ароматный дым ее подобен солнцу И все это
обласкано солнцем, в лучах его которого купаются чайки, свободные, парящие в голубой
бездне неба наперегонки вместе с ангелами…
- Ничего… Ничего, - шепелявил старик, крепко сжав рукой культю. - Все прошлое в
прошлом, настоящее - краткий миг, будущее - сырой запах свежеструганого гроба. Жизнь, промелькнувшая перед глазами, не более чем сиюминутное существование червя, слепо
роющего бесконечные ходы сквозь толщу земли навстречу неизбежному концу.
На фоне серой пустоты, в трясине которой он медленно тонул все эти годы, спасительным
светом сияло круглое лицо старой кошки невообразимой расцветки. Ее дружелюбие,
тепло, что она источала, ее настоящая, безвозмездная любовь, дружеское участие,
