другу все, что накипело на душе, то вдруг бредилось, что на самом деле путь лежит в
продмаг за двумя бутылками водки и лещом и что это сосед послал его с хитрой улыбкой; то подумалось, что надобно зайти в контору и посмотреть – готов ли квартальный отчет по
маринадам. Северный ветер свирепо дул в лицо, к ногам прилипла пожелтевшая газета.
Собаки провожали Карьерова полубезумными взглядами и даже некоторое время трусили
следом, вкушая эманации острой тоски, исходившие от протагониста.
Вскоре не ведающий пути Карьеров обнаружил, что ноги сами собой привели его к ограде
детского сада, расположенного в каких-то трех кварталах от дома. Насупившись,
уставился он на бугрившуюся детьми горку и, толкнув несмазанную калитку, зашел во
двор. Пристроившись на облезло-замызганной скамейке у входа, аккуратно положив
мешок рядом, Карьеров принялся рассматривать детей пристально, но не без иронии.
- Есть что-то недосказанное в детских фигурах, - пробормотал он себе под нос, - кажется, что не из глины они сделаны, а из… Карьеров умолк, почувствовав рядом чье-то
присутствие. Инстинктивно придвинув холщовый мешок поближе, Анатолий Федорович
поднял глаза и уперся взглядом в некрупную полуобморочную старуху в легком не по
погоде клетчатом плаще.
«Тварь! - подумал он, - часом не по мою ли душу? Еще кликнет милиционера», - и,
отвлекая внимание старухи, замахал неопределенно, в сторону детской кучи.
-Ваня! Ваня! - визгливо позвал он, впрочем, тихонько, чтобы не привлекать детского
внимания, и виновато посмотрел на старуху.
Надобно сказать, что Карьеров не собирался причинять вред детям, да и не осознавал он, отчего нелегкая занесла его в детский сад, и все же, в глубине своей ужасающей души,
понимал, что каждое действие, пусть даже и самое невнятное, продиктовано некоей
высшей целью.
Старуха, впрочем, успокоилась и даже улыбнулась Карьерову, обнажив черные, опухшие
десны…
- Мужчина! - несколько жеманно, но, тем не менее, оставаясь в рамках приличий,
обратилась она.
«Я тебе покажу «мужчину», - по своему обыкновению тут же подумал Карьеров,
стискивая и слегка скручивая пухлыми, но крепкими пальцами мешок. Однако внешность
старушенции как-то не располагала к агрессии, да и мутноватая тоска, поселившаяся на
самом дне его пыльной души, молила о человеческом общении. Анатолий Федорович,
приветливо взглянув на старуху, неторопливо сел обратно.
- Это очень редкая книга, - прошептала она, выуживая из подкладки плаща тоненькое
печатное издание в видавшем виды мягком переплете. Анатолий Федорович напыжился,
подготовился к тому, что ему сейчас будут что-то «втюхивать», и заскучал. Старуха
размахивала руками и увещевала. Ее шепот смешивался с порывами холодного ветра, таил
в себе нечто необъяснимое, бальзамируя тупую боль в груди, завораживая. До него
долетали лишь редкие слова, лишенные смысла, будто вытолкнутые какими-то
озорниками голышом на многолюдную улицу люди – трогательно смешные.
Когда он пришел в себя, был только шелест ветра, который лишь подчеркивал гнетущую
тишину пустынной улочки. Детишки, мельтешившие до этого по двору садика, пропали.
Старуха сидела неподвижно, глядя остекленевшими глазами на что-то сквозь Анатолия
Федоровича, ее слегка приоткрытый рот тоже был похож на глаз. В уголках губ ее
закипела слюна, лицо окаменело и приняло выражение строгое и в то же время несколько
глумливое, как будто она узнала что-то настолько важное, что 2 было несовместимо с
жизнью.
Карьеров осторожно, по-детски, протянул руку и коснулся щеки старухи. Она была
холодна как лед. На коже остался след от пальца. Старуха была мертва.
Взвыв тихонько, Анатолий Федорович ухватился обеими руками за книгу и потянул на
себя. Вырвав лишь со второй попытки ее из рук покойной, Карьеров попробовал было
перекреститься, проделав вместо этого какие-то дикие пассы рукой с мешком, плюнул
вязкой слюной старухе под ноги и быстро пошел прочь.
Пройдя квартал, уже совершенно не понимая, куда он идет, Карьеров остановился под
аркой старого обветшалого строения, одного из тех, что так любят разглядывать и
фотографировать при случае насекомоподобные жители урбанистических монстров.
