Мой сын, замечу я при всей своей отцовской скромности, показал блестящую игру. Временами можно было подумать, что мяч был привязан к его рукам, потому что практически не отрывался от ладоней, пока не попадал в корзину. Сам Мануэль всегда оставался на ногах. Маленький Махмут был вертким, как ласка, и постоянно ускользал от своих преследователей. Несколько раз он подвергался довольно грубым фолам, в возмещение забивал один штрафной за другим и, сверх того, несколько раз живописно погружал кожаный мяч в центр кольца противника с большого расстояния.
98 очков «Торпедо-15» – это означало для меня добрых пятьдесят ликований, более того, совместных ликований с Ребеккой, хотя и совместных ликований с Юлией тоже, но совместное ликование совместному ликованию рознь, это был один из самых главных уроков, вынесенных мною из этой игры. Ибо если пятьдесят раз ликуешь вместе с женщиной, которую до этого горячо почитал, то после этого практически срастаешься с ней эмоционально. Великолепный фундамент для многолетнего партнерства уже заложен, я считаю. Поскольку ничто не делится пополам так интимно, как воодушевление.
– Мне, к сожалению, уже пришла пора прощаться, – подпортила картину Ребекка немного погодя.
Верно, ведь ей еще предстояло это совершенно ненужное рандеву в доме, который тем более никому не нужен, и она явно не смогла вытеснить это так же хорошо, как я. Конечно, для меня это было разочарованием, но и этому мужчине-для-субботнего-вечера сегодня придется с ней трудно, это я чувствовал. Правда, и мне оставалось довольствоваться пока лишь этим чувством.
На пути от трибун к выходу со мной то и дело заговаривали разные люди – к счастью, они в основном хотели только пожелать мне хорошего дня, замечательной игры или удачных вкладов, или сказать, что бросок был никудышный, или они просили меня обернуться, чтобы сфотографировать меня. Фотографы ведь в принципе очень скромны в своих запросах: иногда, становясь туристами, они вообще снимают только статуи, то есть делают изображения изображений воображаемого – да с такой самоотдачей, что захватывает дух.
Мужчину в белом пиджаке я заметил еще раньше: мне почудилось, что он вроде бы наблюдает за мной, и еще потому, что ему удавалось казаться назойливым в плотной толпе на расстоянии в десять метров. Кроме того, кто же в свое свободное время носит белый пиджак – разве что он явился сюда прямиком из борделя в Бангкоке?
И вот этот человек теперь по шажочку пробирался к выходу неподалеку от меня, что экспоненциально усиливало впечатление назойливости.
– Прошу прощения, господин Плассек, могу я спросить вас кое о чем?
– Спрос не грех, как известно, – сказал я, потому что иногда некстати бываю вежливым человеком.
– Знаете ли вы некоего господина Бертольда Хилле?
Это был странный и поразительно неуместный вопрос, который сразу поставил меня в тупик, я даже остановился.
– Да, я его знаю. А почему вы спрашиваете?
– Верно ли, что между вами и господином Хилле существуют некие… близкие отношения?
Так, этот человек становился неприятен уже и физически.
– Близкие отношения? Трудно сказать. Что такое близость? Что такое отношения? Кроме того, почему вы спрашиваете? И кто вы вообще такой?
– Верно ли, господин Плассек, что господин Хилле второй муж вашей бывшей супруги и что вы часто встречаетесь приватно? – продолжал он наседать на меня.
– Я не думаю, что это вопрос, уместный на баскетбольной площадке. Я также не думаю, что вас это касается – или я ошибаюсь? – ответил я.
Но его нельзя было остановить.
– Известно ли вам, что против господина Хилле заведено дело из-за фиктивных сделок и из-за подозрения в отмывании денег и что у него в Лихтенштейне есть счета для черных денег…
– Кто вы такой и чего хотите от меня? – спросил я настолько враждебно, что на его месте уже бы устрашился.
Но он был не из пугливых и тут же объяснил почему:
– Я журналист газеты «Люди сегодня». Меня зовут Томас Либкнехт, вы получали от меня имейл. Я веду расследование по делу Бертольда Хилле…
О’кей, теперь я хотя бы знал, как с ним поступить.
