– Гери, я клянусь тебе, никто мне ничего не поручал, это сугубо личный интерес, честно. Я не знала, что ты так на это… что ты так разволнуешься, я тебя таким и не видела никогда, – сказала она, присмирев как мышка. – И если ты говоришь, что ничего про это не знаешь, то ты действительно ничего не знаешь, я тебе, разумеется, верю, ты – один из немногих, кому я слепо верю, – сказала она.
Я понимаю, можно кому-то доверять, но вот можно ли слепо верить? Ну, неважно.
– Тогда ты сняла у меня камень с сердца, – ответил я.
Итак, мы все-таки нашли более-менее примирительный способ завершения разговора.
– Но я бы хотела тебе сказать еще кое-что, Гери. То, что это чистая случайность, я имею в виду пожертвования и твои статьи, то, что это была чистая случайность, об этом ты можешь забыть прямо сейчас.
Вот уж кому в эти выходные удалось быстро переключить меня на другие мысли, так это Флорентине. Правда, не одной, а с Майком, ее первым и наверняка – стопроцентно – не последним другом, за это отныне я готов был молиться каждый день, ради такого, пожалуй, стоило бы даже впасть в глубокую религиозность. Если раньше у меня было некоторое представление, чего можно ждать от молодого мужчины в возрасте двадцати одного года, который не был ни учащимся, ни студентом, ни учеником, ни практикантом, а был басистом психоделической рок-группы, которая к тому же только что распалась, то теперь оно полностью подтвердилось вживую. Конечно, молодой общественный отщепенец в начале своей бурной наркоманской карьеры и вошедший в года приземленный унылый тип с регулярными уходами в безнадежное состояние сочетались за одним столом не очень хорошо. Причем не сказать, чтобы я был ему несимпатичен – в таком случае мне потребовалось бы стать для него хоть кем-то, то есть он должен был бы меня воспринимать, а восприятие в принципе не было его сильной стороной.
Итак, мы сидели в «Трайблозе», и мне не доставляло ни малейшего удовольствия наблюдать, с каким обожанием Флорентина смотрела на этого внешне блеклого, внутренне пустого персонажа, как она гладила его по волосам, ласково касалась щек, целовала его в макушку и находила все новые места, чтобы потрепать и потеребить его, как мягкую игрушку, а он принимал это без всякой реакции, не откликаясь ни единым ласковым жестом в ее сторону.
Однако ничто не помогало, моя дочь была безнадежно влюблена в этого коматозного типа, и был на свете, пожалуй, лишь один человек, способный отвадить ее от него, и этим человеком была она сама.
– Майк едет в начале будущего года на два месяца на Кубу, – сообщила Флорентина.
– Поздравляю, – ответил я.
Поздравление, вообще-то, относилось к ней, но смотрел я при этом на него, причем я уже догадывался, что это была лишь часть правды.
– Хочешь, открою тебе секрет, папа? – Оказывается, она умела заглядывать в глаза собеседника с необыкновенным теплом. – Я тоже лечу на Кубу. Поеду к нему на школьные каникулы на четырнадцать дней.
Это была ошеломительная новость, которую мне требовалось сперва переварить.
– У вас что, каникулы длятся четырнадцать дней? – это было первое, что пришло мне в голову.
– Нет, каникул всего одна неделя, а вторую неделю я просто прогуляю, в начале полугодия еще ничего особенного не пропустишь, – объявила она.
Я попытался реагировать иначе, чем сделал бы в этой ситуации любой отец. Я с пониманием кивнул.
– И что, у тебя хватит денег на такую поездку?
– Пока нет, но к Рождеству я наверняка что-то получу от дедушки, – сказала она.
– А мама и Бертольд знают о твоих планах?
– Нет.
– Ты уже знаком с ними, Майк? – Я вынужден был заговорить с ним, иначе бы он у нас, чего доброго, заснул.
– Нет, – ответил он.
Произносил он только самое необходимое, но содержание было солидным.
– Я не хочу, чтобы он с ними знакомился, с моими стариками, это что-то несочетаемое, – сказала она.
И ни с ней не сочеталось, ни мне не подходило то, что она назвала их «мои старики». Но я это стерпел.
– Если они не знают твоего друга, тебе трудно будет дома продавить этот полет на Кубу, мне так кажется.
– А мне и не придется продавливать его дома, – ответила она.
