Итак, ночь дня рождения завершалась частушками, их содержание отличалось крайней смелостью выражений, Дуся, резанув меня глазом, успела сказать: «Ханжа!»
Мы убрали со стола и перемыли посуду, Дуся и Юлик мыли посуду лучше всех на свете, это нужно признать.
– Разбудите меня утром, – попросила я. – Мне в город нужно пораньше.
Но они не разбудили, уехали тихо по своим адвокатским делам. Неприятная и обманчивая пустота зависла в доме, вот досада! В редакцию я уже опоздала. Что ж! Ожидая окончания перерыва в дневных электричках, села за статью. Юлий дремал, просыпаясь, возился со своими переводами. Пришел Алексей, смотритель газовых котлов. Мы его не вызывали. Он быстро прошел на кухню, буркнул невразумительно и ушел, словно был обижен: обычно любил поговорить и был приветлив.
Пора было собираться. Мы решали вопрос: брать с собой или тут оставить? Костя здесь, в Перхушкове, писал тайную книгу о многих годах юридической практики. Половина рукописи оставалась у нас на прочтение. Везти ее в Москву не хотелось. Но пришлось: Костя, оказывается, просил, чтобы сегодня обе части рукописи соединились.
И мы повезли, положили на дно сумки, сверху, как в корзине Красной Шапочки, лежали остатки пирогов, банка с деревенским маслом и бутылка.
Шли к автобусу. Было холодно и безлюдно. Навстречу попался монтер, собиравший на руку провод – ночью прошла буря, сорвала провода. Юлий сказал: «Он неправильно сматывает».
– А ты откуда знаешь?
– Связистом на фронте был.
Я подивилась его знаниям. О войне он рассказывал редко, как и о лагере, и то, если пристанешь, и то, если эпизод забавен. О тяготах вспоминать не имел привычки.
Между тем буря, оказывается, нанесла большой урон: на остановке автобуса целая группа монтеров забралась на столб, что‐то они чинили.
Путь был привычен: автобус – электричка – Белорусский вокзал. Но как я опоздала в редакцию! Придется объясняться, не говорить же, что Дуся не удосужилась разбудить.
Мы выходили из здания вокзала, когда нас плотно окружила небольшая группа. Тихо предложили не оказывать сопротивления. Я успела подумать: шпана! – но тотчас опомнилась. Какая там шпана! Удостоверения показали сразу, по первому требованию.
На площади предложили сесть в разные машины, я отказалась.
Меня охватило патологическое спокойствие. «Ты была как скифская каменная баба», – говорил потом Юлий, и непонятно было, одобряет ли он скифов или нет, у меня же случилась такая форма шока: бывает!
– Нет, мы поедем в одной машине. Иначе сейчас закричу на всю площадь «Даниэль арестован!», а через час ждите сообщений по «Голосу Америки». Они обозлились или даже огорчились. Я вообще замечала, что эта публика расстраивается, нарываясь на грубость интеллигентов. Интеллигенция была их собственностью и должна была вести себя соответственно их представлениям о воспитанных подопечных.
Мы ехали в машине с занавешенными окнами. Куда – неизвестно. С нами сидели двое, упрекая меня в беспричинной подозрительности. Я думала о том, что в данной ситуации нет ничего нелепее букета сухих трав, надо же было его, веник этот, захватить в последнюю минуту.
Нас привезли, повели длинными казенными коридорами. В перспективе виднелся металлический художественный объект, щит и меч. Ну как же! Кто‐то приносил к нам в редакцию «Декоративного искусства СССР» фотографию этого произведения с просьбой поместить на страницах. К чести моих коллег фотография была отвергнута, потому что щит вон какой маленький, а меч громадный.
Нас ввели к следователю Тихонову, он объявил, что у нас с собой антисоветская рукопись. И всё по правилам: понятые, взятые прямо с улицы и перепуганные. Изъятие пакета со дна хозяйственной сумки. Следователь аккуратно потрошил мою маленькую сумочку, вытряхнул кучу бумажек и тюбик с фотопленкой, стал смотреть на свет и был несколько озадачен: в кадрах были задворки, помойки, руины. Могло сойти за очернительство, и я объяснила: выставка сценографии в ВТО, за что потом получила от Юлия втык: не спрашивает следователь – сама никогда не лезь. Добыв из кармана моей дубленки лохматый блокнот с черновиком статьи, следователь принялся его изучать. Время шло.
