С гуком и посвистом пронеслись сотни Радони, и уже через короткое время молодцы его гонялись за дубровницкими крестьянками, да сгоняли быков и коров. Незаметно в общей суматохе из этого поселения вырвалась на дорогу, ведущую к Требине небольшая дружина в сорок всадников Хрвое Дучича, купеческого сына. Хрвое гнал своего коня и всю дружину что было духу и остановился только у стен маленького замка Любиши Богданчича.
— Трапезничаем! — ворвался Хрвое в трапезную. — А Радоня уже в Дубровнике хозяйничает.
— Ну что ж, значит, и нам пришло время к нему наведаться, — спокойно произнес Любиша, поднимаясь из-за стола. — Наш заговор, друзья, начинает действовать. Пришло время отомстить Радоне.
— Месть, месть! — закричали гости и тоже вскочили на ноги.
Немногочисленное, но хорошо подготовленное войско было в замке, и Любиша, уверенный в нем, быстро вскочил в седло. Дружина Хрвое Дучича присоединилась к дружинам двух своих земляков, гостивших у Богданчича, и вся эта сотня дубровчан тронулась вслед за Люби-шей. Целью их маленького похода было предместье Требине, где жил со своей семьей Радоня Куделинович.
И вскоре все запылало жарким пламенем. Крики людей о помощи едва заглушали рев, мычанье и блеянье волов, коров и коз, которых сгоняли в одно стадо налетчики. Младший брат Радони, Юнко, управлявший хозяйством во время отлучек Радони, хватался за голову. Налет был настолько неожиданным и в то же время таким жестоким, что он ничего не мог поделать. Да и вооруженных ратников у него почти не было — все ушли с Радоней на Дубровник. Жена и малолетний сын старшего Куделиновича забились в пристройку, где обитали слуги, боясь, что месть настигнет и их. Но Любиша Богданчич не собирался на сей раз тушить пламя пожара кровью себров и даже властелы. На первый раз он удовлетворился малым. Но и это малое должно было стать серьезным предупреждением для Радони. Об этом он и сказал выловленному дружинниками Хрвое Дучича Юнко Куделиновичу.
— Ой, смотри, Любиша! Радоня тебе этого не простит, — пригрозил ему в ответ Юнко.
— Посмотрим, — только и ответил Любиша и тронул своего гнедого коня.
Картина получилась весьма интересная: почти одновременно из Требине и из Дубровника двинулись ратники, гоня перед собой большое количество скота. Они шли навстречу друг другу, даже не подозревая об этом. И только случай предотвратил их столкновение. Уставшие после дневного перехода и многочасового разбоя, ратники Радони устроили себе на полпути привал, сойдя немного в сторону от дороги, а Любиша Богданчич, Хрвое Дучич и их сотоварищи, слегка спрямив путь, ушли в Шумет делить захваченную добычу.
Когда же Радоня вернулся домой, его охватила неописуемая ярость. Он готов был тут же броситься в погоню за обидчиками и уничтожить, смять их, сравнять их поселения с землей. Но, поразмыслив и выслушав братьев, он решил, что отомстить никогда не поздно, сейчас же нужно зализать раны.
27
Судьба человеческая иногда круто обходится и со своими любимцами. Последние годы она больно била деспота Углешу. На его державу (первую в Сербии) участились наскоки турецких акинджиев — разбойников, которые жгли и грабили поселения, насиловали женщин и уводили в рабство людей. Византийцы не спешили заключать с ним союз, и даже подписание акта о примирении церквей, который предложил Углеша вселенскому патриарху Филофею еще три года назад, по непонятным для деспота причинам все откладывалось. И самое главное — умер, не прожив и четырех лет, его единственный любимый сын Углеша, названный так в честь отца, деспота Йована Углеши.
И вот, в апреле 1371 года деспот Углеша вместе с супругой своей Еленой, дочерью кесаря Воихны, отправился на Святую гору. Посещение Афона имело двоякую цель — поклониться могиле тестя, кесаря Воихны, и маленького Углеши, похороненных вместе в монастыре Хилендар, и заручиться поддержкой и благословением афонских монахов перед готовящимся походом против турок. Это должно было стать чем-то вроде «крестового похода» против «неверных агарян», что придало бы вес всему мероприятию.
Елена в последний раз поцеловала иконку, подаренную святым и великим мужем, королем Вукашином маленькому Углеше-деспотовичу, и поставила ее на каменное надгробие. Еще раз прочитала глазами сделанную ею саморучно надпись на иконке, в которой оплакивала преждевременную кончину сына. Опустившись на колени, коснулась лбом пола, и полумертвые губы зашептали:
