Вскоре запел вечевой колокол: басистый, густой, со слезинкой, как бы кричащий: «Вражина идёт!». Как тут не поратовать! И на площади набилось столько народу, что яблоку, горошине негде упасть. Чудом было, как разыскали в этом людском море друг друга Камбила и Егор. Оба в полном вооружении. Камбила уже научился различать звон колоколов. За его спиной десятка два воинов. Да и Егор не один. Многие из тех, кто сидел с ним в яме, вновь пришли по зову своих сердец. Егор с Камбилом обнялись. Желающих помочь Шелони собралось около тысячи человек.
А вечером явился князь Юрий Витовтович и довёл до новгородцев слова своего великого князя.
— Это всё? — спросил Фёдор.
— Всё, — ответил посланец.
Многие переглянулись меж собой:
— Что же хочет литовец?
Ответил воевода, глядя на посадника:
— Ему нужна голова твово батяти!
Фёдор растерянно посмотрел на тех, кто набился в посадничество. Он боялся, что кто-то крикнет, чтобы выдали отца. Но спас его Камбила, заявивший, что литовский князь обнаглел и хочет показать свою власть. Посадничество зашумело:
— Наказать етова наглого литовца.
С Фёдора свалилась тяжесть, и он глазами поблагодарил Камбилу. Но он рано обрадовался. Было темно, а площадь гудела. Там были владыка, воевода с дружиной.
Посадник, появившийся утром, что-то пытался сказать. Но из-за галдежа его никто не расслышал. Владыка благословил, и отряд, ведомый воеводой, выступил в поход. С какой надеждой в глазах провожал их посадник.
Литовцев они догнали на Луге. Но, глянув на литовскую мощь, воевода решил не переправляться, а выждать чего-то на этом берегу. Камбила и несколько других, недовольные таким решением, заявились к воеводе, чтобы потребовать переправиться и биться. Он слушал их терпеливо, не перебивал. Когда они выговорились, заговорил воевода веско, убедительно:
— Вы видели его войско? — он кивнул на западный берег реки.
— Да, да! — в разнобой ответили те.
— А своё?
Молчание.
— Чё молчите? Аль сказать неча? — он их обвёл взглядом. — И чё мы будем из-за какого-то Дворянца жизни отдавать?
Его не поддержали, но и ничего не сказали против. Народ был в раздумье. Потом раздался шум. То подошедшие шелонцы попробовали было словесно напасть на воеводу.
— Мы не знали, чё у Новгорода такой трусливый воевода!
— Надожить! Испужался! Аль ты думал, он один пришёл!
Подошла к воеводе подмога из числа его дружинников.
— Чё! — закричали они, — воевода дело сказал. Чего нам за его, дурака старого, головы дожить?
— Кто дурак? — поднялся Камбила. — Он ж за вас заступался. Он не хотел...
— Чево не хотел?.. — поднялся рёв.
— Не будем свои головы за него ложить!
Камбила посмотрел на Егора и понял друга: он не приветствовал орущих дружинников. Но им было ясно, что переубедить их невозможно. У Егора даже появилась мысль: «Неуж воевода просто мстил Фёдору...». И не выступать же им двоим против литовского князя.
Луговчане с шелонцами поднялись было против новгородцев, пытаясь всё же заставить их хотя бы попугать ворога.
— Сыми порты да попужай их своей задницей, — огрызнулся кто-то из новгородцев на самого крикливого из той братии.
Воевода ухмылялся в свои отвислые усищи.
Следующий день прошёл, как обычно. Под вечер заехал Фёдор к отцу. Зайдя к Марфе, он подарил ей перстень с бриллиантом, который был до того красив, переливаясь всеми цветами радуги, что от него невозможно было оторвать глаз. Увидев, как загорелись глаза девы, он пошёл к отцу. Пробыл он там долго. О чём у них был разговор, осталось тайной. И только по тому, каким посеревшим на утро выглядело лицо старого боярина, можно было догадаться, что не всё было благополучно в их семье.
Это не ускользнуло от острого взгляда Марфы. И ей вдруг захотелось выяснить: уж не случилось ли чего? Оправдывая свой интерес, она вспомнила, чего греха таить, что старый боярин немало сделал ей и добрых дел. И она, преодолевая смущение, подошла к нему.
— Батюшка, — назвала она его.
«О, Господи! Уж не ослышался ли я! Она впервые назвала меня так», — возликовал внутренне боярин, но постарался не подать вида.
