Это была молодая женщина обыкновенной внешности, хотя мне она показалась очаровательной. На войне все женщины прекрасны.
Я спешился, подал знак, и кто-то пришел увести мою лошадь.
– Так вы мне больше нравитесь, – сказала она. В ее голосе прошла приятная хриплая нота.
Я отстегнул подбородный ремень, поставил каску на согнутую руку, церемонно щелкнул каблуками и назвал себя.
– Баронесса Кухринци, – представилась она в свою очередь.
Я поклонился. Глаза баронессы потеплели, почти засмеялись. Губы у ней были тонкие и насмешливые, но не вызывающие. И костюм отличался вкусом и качеством: она носила старомодную прелестную амазонку – юбку с длинной шлицей и узко приталенный жакет.
– Не могу предложить вам ничего особенного, капитан. Слуги сбежали. Я здесь одна с моим старым… отцом, которому вы, безусловно, не по душе. Он участвовал когда-то в сражении при Ормузе и сохранил дурные воспоминания о ваших соотечественниках.
– Какое далекое прошлое! – я махнул рукой в знак презрения к занятиям и завоеваниям человеческим.
Баронесса улыбнулась:
– Вы здесь у себя, капитан. Я хорошо понимаю изменчивость воинской славы и нервозность в отношениях между победителями и временно побежденными. Ведь окончательный успех неизвестен до последнего часа.
Мне понравилось ее достоинство и здравомыслие. Ей, видимо, не были свойственны ни глупое кокетство, ни самоуверенность. Когда она лениво отбросила шатеновую прядь, я заметил на ее запястье тяжелый золотой браслет, переплетенные звенья коего отличались великолепной ювелирной отделкой.
– Элизабет, – закаркал нетерпеливый старик. – Идем отсюда.
И поднялся на несколько ступенек. Он, без сомнения, боялся за свою дочь или жену (несмотря на сомнительность подобного союза) и предвидел малоприятные возможные последствия нашей беседы.
Молодая женщина колебалась, ожидая, вероятно, что-либо от меня услышать. Но я затруднялся подыскать подходящие ситуации слова.
– Увидимся вечером, капитан, – заявила она решительно. – Я буду здесь в девять часов.
Я заметил блеск обещания и вызова в мрачной глубине ее зрачков.
Наступил вечер. Я размышлял о том, о сем, сидя на лестнице. Наступление продолжалось. Мой эскадрон держался в боевой готовности, поскольку мы могли получить приказ в любую минуту. Эстафеты были разосланы повсюду.
Возбуждение, охватившее меня несколько часов назад, понемногу улеглось. Да и как иначе? Беспокойное ожидание баронессы смешалось с беспокойным ожиданием внезапного отъезда.
Итак, я сидел и томился уж не знаю сколько времени, как вдруг ощутил флюид, легкую вибрацию постороннего присутствия. По лестнице скользил тонкий силуэт. Это была Элизабет Кухринци – широкие складки ее длинного платья доходили до щиколоток. Я не мог ошибиться – в легком предвечернем сумраке хорошо различались ее черты. Она приложила палец к губам и поманила за собой. Я поцеловал протянутую руку. Она улыбалась, но тем не менее в ней чувствовалась некоторая манерность или скованность. Надо полагать, нас обоих несколько стесняли классические роли: владелица захваченного замка и победитель-офицер.
Мы миновали один лестничный пролет, и она открыла дверь, ведущую в коридор. Нас окружила прохладная и полная тьма, наша осторожная поступь рождала смутное эхо в тягучей тишине. Она держала меня левой рукой, правой нащупывала стену, продвигаясь вперед медленно и решительно.
Хотя в обычных условиях я всегда предпочитал владеть ситуацией, здесь мне пришлось подчиниться обстоятельствам. Да и что оставалось делать? Почему-то я счел вполне естественным следовать за незнакомой женщиной в лабиринт, где таилось, возможно, черное лицо моей судьбы.
Наконец мы проникли в комнату, также погруженную во тьму. Пол был покрыт, скорее всего, ковром; угадывались кресла и еще какая-то мебель. В комнате царил запах бензойной смолы и кедрового дерева.
Она отпустила мою руку, повернулась, ее губы жадно искали мой рот. Она прижалась ко мне в самозабвенном и отчаянном порыве, и мои пальцы принялись нащупывать и расстегивать пуговицы на ее спине. Плечи освободились, платье соскользнуло, и никто более им не занимался.
