во всём так устроено – чем пользуешься, то развивается, а чем не пользуешься – то
отмирает. За ненадобностью. В магистратах, к примеру, куча людей с напрочь отмершими
мозгами и очень развитыми животами. Ну да я не об этом.
Короче, волю ей даешь, интуиции. Ох, и забавно это выглядит – со стороны,
конечно. Идет такой – весь зеленый еще – егерь по лесу, а впереди – лужа. И он в ту лужу
– хлоп плашмя – и лежит, пузыри пускает. Полежит, встанет. Отряхнется смущённо.
Лейтенант: «Зачем упал?» - «Ну, показалось». А лейтенант ему – бац – подзатыльник
(чтобы мозги встряхнуть) и, - «Что показалось?». Вот тут-то самое главное и начинается:
мало дать интуиции волю – иначе так и будешь в каждую лужу плюхаться, товарищей
веселя – надо еще в ней разбираться научиться. Сложно это. Поначалу вовсе не
получается. Потом – через месяц-другой – один раз из десяти вдруг стрельнет: это ж
рисунок древесных линий на доске стола тебе лицо твоего давнего врага напомнил. Вот ты
и вскочил, за меч хватаясь и посетителей таверны распугивая. Очень давнего, правда,
врага – пацана соседского, который частенько тебя, десятилетнего, лупцевал во дворе и
заставлял песок есть. И что с того, что ты с ним тех пор и не виделся ни разу – интуиции
это безразлично. На то оно и бессознательное.
Ну вот, научившись быстро выяснять, что именно пустило в ход твою интуицию,
начинаешь сам её учить. Уж на что предыдущий шаг непростой, так этот еще сложнее:
заставить интуицию мнимые опасности от реальных отличать. Для этого надо
бессознательную часть себя – с разумной частью познакомить. Чтобы интуиция твоя,
неразумная, могла сама, как в свиток, в твой разум залезть и разобраться – стоит тревогу
поднимать, или нет. Ну а потом уже проще – остаётся только её поддерживать.
Прислушиваться к ней, полагаться на неё, каждый случай осмысливать и разбирать – если
есть на это время, разумеется. Сейчас – вроде есть.
Я к своему бессознательному тропку давно протоптал, и ответ получаю быстро:
половицы. Доски пола уходят под дверь и продолжаются там, внутри эркера. И пара из
них как будто чуть ниже остальных. Как будто прогнулась под весом кого-то, стоящего
прямо за дверью.
Тихо и осторожно, придерживая лезвие пальцами (чтобы по оголовку не
шуршало), я вытянул из ножен меч. Едва заметно дрогнули половицы под ногами –
пожалуй, не больше чем на толщину волоса одна относительно другой сместилась. Но все
мое внимание сейчас на них направлено – на них и на ощущение чужого присутствия за
дверью. Поэтому это движение сказало мне чуть ли не больше, чем если б я на гостя
своего незваного глазами смотрел. И рост его я по этому движению половиц оценил, и вес,
и позу угадал, и даже понял, что он не просто так пошевелился, а подобрался, к прыжку
готовясь – почуял, что дело неладно. Ну, я не стал ждать – с размаху всадил меч в филенку
двери там, где грудь того, кто за дверью, угадывалась. Попал! Дважды я сопротивление
мечу почувствовал – первое, твердое и недолгое – когда лезвие тонкую тростниковую
филенку пронзало. И второе – мягкое, но упругое – в самом конце.
Яростно всхлипнул с шипением кто-то за дверью, дернулся меч в моей руке. С
грохотом свалился за дверью небольшой предмет – столик, несомненно. Выдернув меч, я
распахнул дверь и увидел, наконец, ночного визитера. Замерли мы на мгновение,
взглядами встретившись: он – в окне, уже готовый сорваться с него в утренний полумрак
улицы, я – в проеме двери. Успел я его разглядеть как следует. Одет как человек – и даже
не просто как человек, а как человек небедный. Кожаные сапожки с узорчатой оторочкой,
штаны франкского фасона – с гульфиком и широкими штанинами, кожаная куртка с тем
же узором, что на сапожках, на спине – плащик короткий. Лицо ниже глаз полумаской
прикрыто, типа тех, что перегонщики скота и караванщики носят – вот только, сдается
мне, не от пыли он под этой маской прячется, а лицо свое прячет – какие-то необычные и
