— А мне папа ничего об этом не рассказывал, — удивился Алеша.
— Мало ли что он тебе не рассказывал, — ответил робот. — Папы — это такие люди, любого из них потряси, они столько историй рассказать могут, только успевай уши развешивать.
— А как же его не съели в таком лесу? — спросил Алеша.
— Так вот, подошли мы к болоту. Вижу, сквозь листву кто-то смотрит на твоего папу огромными голодными глазами и облизывается. Я и говорю: Алексей Александрович, вы бы пересели ко мне на спину, а то ведь собьют вас с плеча, до земли не успеете долететь — слопают. Ты что, говорит Алексей Александрович, там сзади две такие зверюги за нами крадутся, только и ждут, чтобы я к тебе на спину перебрался. Ты и обернуться не успеешь, как от меня одни резиновые сапоги останутся.
Ну, идем мы дальше вдоль этого поганого болота, от хищников отмахиваемся. Проходим метров двести. Тут с дерева свешивается лапа размером с мой манипулятор и вот с такими когтями, — Цицерон пошевелил своими крюками-пальцами. — Берет эта лапа твоего отца за воротник и тянет наверх. Надо понимать — прямиком в пасть. Я и говорю ему: что же это вы, Алексей Александрович, меня здесь одного бросаете? Никто же не поверит, что вас скушали у меня на глазах, то есть на фотоэлементах, и я ничего не сделал, чтобы вас спасти. А он уплывает вверх, кричит как оглашенный и эдак ногами подрыгивает. Ну, тут я, разумеется, не стерпел: как трахнул манипулятором по ветке. Папа твой, конечно, сразу ко мне на плечо вернулся, а на землю свалилось такое симпатичное мохнатое существо — то ли паук, то ли обезьяна, но очень большое, с бегемота или даже больше. Глазищи — во! Зубы — во! В общем, типичный людоед. Вцепился, бедолага, мне в ногу чуть выше колена, да так сильно, что у него зубы на землю посыпались. Злобный очень оказался. Ну а потом понял, что я не плюшка с маком, и дал деру. Тут Алексей Александрович мне и говорит: все, Цицерон, хватит. Надо срочно что-то придумывать. А то меня или сейчас съедят, или ночью, когда и вовсе ничего не будет видно.
Минут семь мы ломали головы. Он свою, а я — свою. И что ты думаешь, нашли выход.
— Лес подожгли? — предположил мимикр.
— Включили мигалку, — воскликнул Алеша, который слушал робота с широко раскрытыми глазами.
— Ни то и ни другое, — важно ответил Цицерон. — Лес поджечь — это форменное самоубийство, а сирена для ихнего зверя все равно что приманка сбежались бы со всего леса. Мы вернулись к вездеходу, благо недалеко ушли. Для облегчения вырвали из него мотор, выбросили все лишнее, даже лебедку сняли. Одни аккумуляторы оставили — на смену моим — и инструменты. Я впрягся в эту бронированную таратайку и на тросе потащил его через все джунгли. Вы бы видели, как эти зверюги бросались на окна вездехода — цирк. Очень им, видно, хотелось полакомиться человечинкой. Аж все колеса изгрызли до самых ободов. Вот там-то, пока я тащил вездеход, меня и потянуло на философию. Задумался я о природе всего живого и даже закон вывел: чем живее живое существо, тем оно прожорливее и агрессивнее.
— А может, наоборот? — перебил его мимикр. — Чем прожорливее живое существо, тем оно живее и агрессивнее?
— Это не важно, — отмахнулся Цицерон.
— Ну а что дальше-то было? — спросил Алеша.
— А дальше было вот что: на второй день я как-то зазевался и угодил в такое зыбкое место — топь называется. Ушел в болотную жижу почти по пояс. Тут-то, думаю, мне и конец, а если мне, то и твоему папе тоже. Алексей Александрович конечно же все понял. Сидит в вездеходе, смотрит на меня испуганными глазами и руками разводит. А я все глубже и глубже погружаюсь в трясину. И так неохота мне было в болоте тонуть. Кругом птички поют, цветы величиной с автомобильное колесо цветут, звери вокруг симпатичные шастают, а я, как обыкновенная железная болванка, стою на месте и смотрю, как вода поднимается все выше и выше. До выключателя дошла. Алексей Александрович уже голову руками обхватил, и тут я… Стоп! — неожиданно сказал Цицерон и указал куда-то вперед. — Если я не ошибаюсь, а я никогда не ошибаюсь, впереди стоит дом.
— А дальше-то что? — с нетерпением спросил Алеша.
