— Ну, стрелял, — согласился он.
— Сколько раз?
— Всего один.
— Когда это было? Число?
— Не припомню. В конце прошлого месяца.
— В котором часу?
— Да уже стемнело.
— Сколько сделали выстрелов?
— Кажется, три.
— Правильно, три, — согласился Коваль, думая о том, что нужно не откладывая выехать в Вербивку и на месте события закрепить признание объективной проверкой. Ему казалось, что, выкладывая неопровержимые доказательства, уже собранные розыском, он заставит Чепикова признаться во всем. И вместе с тем ему хотелось — жило затаенное желание, — чтобы человек, сидевший перед ним и уже вызвавший в нем нечто похожее на симпатию, не оказался убийцей. — Сейчас вы говорите правду, — удовлетворенно продолжал Коваль. — А теперь давайте установим самое главное. Мы нашли две пули, застрявшие в стволе дерева. И пустые гильзы. Экспертиза установила, что пули выстрелены из того же пистолета, из которого были убиты ваша жена и Лагута. Как вы это объясните?
Чепиков молча зыркнул на Коваля.
— Здесь уже молчать не следует, Иван Тимофеевич, — заметил подполковник, когда пауза затянулась. — Выводы экспертизы нужно объяснить.
— А мне объяснять нечего, — буркнул Чепиков, чувствуя, как кольцо доказательств сжимается вокруг него. — Это ваше дело — разобраться…
— Если мы с вами не сможем иначе объяснить стечение обстоятельств, — сказал Коваль, — остается один вывод, и он не в вашу пользу… — Подполковник сделал паузу. — Надеюсь, вы меня понимаете. То, что убийство совершено пистолетом, который вы хранили, становится одним из решающих доказательств вашей причастности к преступлению…
— И, значит, вы думаете, что я убил Марусю? — вспыхнул Чепиков. Он весь напрягся, полный желания вскочить, но властный взгляд Коваля приковал его к стулу, и Чепиков обмяк. — Я вам ничего больше не скажу, — пробормотал он. — Делайте что хотите.
— Хорошо, — согласился подполковник. — Вам надо подумать. Вы не трус, Иван Тимофеевич. Прошли войну честно. Не повезло с первой семьей… И теперь… тоже. Вы производите впечатление человека, который растерялся в жизни. Не бойтесь, Иван Тимофеевич, правосудия, не бойтесь власти, за которую воевали. Вам при допросах, очевидно, называют сороковую статью. Давайте заглянем в нее.
С этими словами подполковник взял со стола «Уголовный кодекс», открыл его и стал читать вслух. Впрочем, читать — не совсем точно: Дмитрий Иванович знал кодекс, что называется, назубок и сейчас только время от времени заглядывал в него.
— «Статья сороковая. Обстоятельства, смягчающие ответственность, — прочитал он. — При определении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, являются…» Первый пункт… Это не для нашего случая… Второй… «Совершение преступления вследствие стечения тяжелых личных или семейных обстоятельств…» Третий… Пропустим… Четвертый… «Совершение преступления под воздействием большого душевного волнения, вызванного неправомерными действиями потерпевшего…» Пятый… Шестой… Седьмой… Эти вас не касаются… А вот восьмой пункт, самый важный… «Искреннее раскаяние или явка с повинной, а также содействие раскрытию преступления…»
За все время, пока Коваль читал, Чепиков не шевельнулся. Словно окаменевший, отведя взгляд от подполковника, он сидел, уставившись в одну точку на стене.
— Ну как, Иван Тимофеевич? Сейчас все расскажете или будем и дальше ломать голову?
Чепиков только пожал плечами. Говорить он не хотел.
Коваль вызвал конвоира.
