Стоя перед величественно спокойным морем, спутники на время забыли о цели своего путешествия. Иава наслаждался этим прекрасным созданием природы, а Конан опять вспоминал маленькую девочку, которая должна была стоять здесь вместо него, смотреть в синюю даль и вдыхать свежий солоноватый морской воздух. Он не стал думать о том, что ей никогда уже не вдохнуть не только такого, но и самого обыкновенного воздуха — к чему скорбеть? Разве не все когда-нибудь придут на Серые Равнины? Да и не для того погибла Мангельда, чтобы он прохлаждался тут на берегу, вдали от Желтого острова и Гориллы Грина.
Вздрогнув внезапно от какого-то непонятного мимолетного ощущения, Конан обернулся на Иаву. Тот застыл подобно изваянию, но смотрел он совсем не на прекрасную морскую гладь. Медленно со стороны деревни к ним шла женщина. Босые ноги ее утопали в песке, длинные, почти до пояса черные волосы волнами лежали на белоснежной тунике. Высокая тонкая фигура ее на фоне зеленого холма казалась ненастоящей, пришедшей из странных снов. Конан, кроме Мангельды не встречавший женщин по крайней мере две луны, улыбнулся ей как умел — то есть скривил обычно твердо сжатые губы, — сделал шаг навстречу, но сильная рука шемита вдруг крепко ухватила его за запястье.
— Погоди… Погоди, Конан, — тихо произнес Иава, не спуская глаз с незнакомки.
Она подошла ближе и остановилась в двадцати шагах от них. Она тоже не спускала глаз — с Иавы. Так они смотрели друг на друга, не двигаясь и не произнося ни слова, пока варвару это не надоело наконец. В сердцах он сплюнул в песок, рявкнул:
— Ну, хватит! Клянусь Кромом, у меня нет времени выстаивать тут… А ты, шемит…
Недоговорив, Конан махнул рукой и направился к лодкам.
— Халана… — прошептал Иава, пробуя улыбнуться. — Это я.
* * *
Уже минула ночь, прошло утро, и солнце — всевидящее око светлого бога — уже поднималось в зенит, а престарелые влюбленные (как про себя обозначил их варвар) все сидели на перевернутой лодке, держась за руки, и смотрели друг на друга. Ладно бы разговаривали, так ведь просто сидят и молчат! Молодой киммериец был не на шутку раздосадован подобным поведением. Особенно возмущал его шемит, кажется, совершенно забывший о существовании спутника, который нынешней ночью никого не держал за руку, а мерз под лодкой, лишь изредка забываясь сном. Да и что толку в нежных взглядах? Или Иава до сих пор не знает, что нужно женщине? Конан презрительно хмыкнул. Сам он в таких случаях никогда не терял времени, и — самодовольная усмешка пробежала по его губам — пока никто не жаловался! Даже строптивица Карела!
При воспоминании о Кареле Конан невольно вздохнул. Нергал ее знает, эту странную девчонку… То ласкова, то резка словно степной ветер… А впрочем, все женщины таковы… Только в одних больше одного, а в других — другого… Сидя в песке, задумчиво зализывая на запястьях раны от цепей, киммериец вспоминал тех, кого приходилось ему встречать прежде на пути своем. Среди них были, конечно, алчные и хитрые, но больше все-таки смелых, честных, самоотверженных, готовых любить без слез, без просьб, без жалоб… Он был благодарен им — как, наверное, и они ему…
Варвар зевнул. Ему захотелось вдруг покончить поскорее с делом Мангельды, с кочевой жизнью, хоть на время перестать ломать голову над тем, где достать еды и воды… Конечно, путь к богатству и славе не близок, но это и все, что известно про него людям. Ступил ли уже Конан на сей путь? Да, ступил, он не сомневался. И дальше пойдет по нему же, никуда не сворачивая, что означает лишь одно — жить как жил всегда: брать на себя много и стараться взять еще больше, желать не долю, но всё целиком… А пока… А пока хорошо бы наняться в армию, жить себе поживать в казарме, а после службы гулять в кабаках да обнимать красавиц…
Воображение варвара услужливо нарисовало юную пышнотелую Минию, дочь шадизарского стражника. Она подарила Конану несколько жарких ночей, она укрыла его однажды от погони, она даже хотела уйти из города вместе с ним — никак не могла понять, что в дороге мужчина должен быть один… Ну, разве что попадется случайная попутчица…
