Пин Эбель был доволен. Позапрошлым утром он наконец нанял именно такого охранника, какого искал давно, с самого того дня, как прибыл в Шадизар по своим неотложным купеческим делам. Правда, парень был слишком молод, но это — считал Эбель — даже к лучшему. Он так легко согласился на четырнадцать медяков в день, что сразу стало понятно: дурень ничего не соображает в ценах, а значит, и вообще в жизни. Лет этак через семь или восемь он, возможно, и сумеет понять, чем отличаются четырнадцать медяков от одного полновесного золотого, а пока пусть служит достопочтенному пину почти задаром и набирается опыта рядом с таким мудрым хозяином.
Пожалуй, он даже должен бы был приплатить Эбелю за несомненную удачу наслаждаться общением с ним в течение целой луны, ну да ладно: не настолько жаден шемитский купец, как про него толкуют…
Придя к такому утешительному выводу, пин в душе своей плюнул и растер остатки совести и с добродушной, совсем чуть-чуть высокомерной улыбкой обратился к новому охраннику:
— А что, Конан, побьешь ли ты того верзилу, что сторожит бренные останки Нассета?
— Бренные останки?
— Только так могу сказать об этой развалине. Да будут тому свидетели прекрасный Адонис и луноликая Иштар, он и десять лет назад выглядел точь-в-точь как хвост от дохлого ишака, обгрызенный голодной собакой. Ну, побьешь или нет?
— Кром! Еще бы!
Пин благосклонно кивнул и отвернулся. Воистину ему повезло. Этот киммерийский волчонок ростом в два Эбеля и половину Нассета стоит десятка чванливых шадизарских стражников, разжиревших на доходной службе отечеству. Те только и знают, что жрать да спать, а до хозяйского добра им и дела нет.
— Не вздремнуть ли мне, Конан? Усталость сковала члены.
Если Конан и удивился, то виду не подал. Пин Эбель продрых с прошлого вечера до нынешнего полудня, потом встал, подкрепился двумя мисками овощей и огромным телячьим окороком, и вот теперь неведомо откуда взявшаяся усталость сковала, оказывается, его жирные члены, и он снова собрался спать.
— Почему бы нет?
— Ты добрый малый, — довольно улыбнулся пин. — Жалеешь хозяина. Понимаешь, что хозяин крутится как белка в колесе, дабы какая-либо наглая гнида не обвела его вокруг пальца. И то — иной так и норовит урвать лишнюю монету, лишний кусок… Ох, как я утомился…
Маленькие глазенки пина и в самом деле наполнились вдруг мутью, алые полные губки приоткрылись, щеки на миг оторвались от плеч — Эбель сладко зевнул, протянул пухлую ручку к колену нового охранника и, опершись на него, поднялся. Телеса его всколыхнулись, обдав Конана волной приторно-кислого запаха, затем мягко упали в руки расторопных слуг…
Когда паланкин с тушей Эбеля уплыл наконец в дом, киммериец с облегчением вздохнул и вновь присосался к бутыли отличного красного вина, привезенного пином из самого Шема. Там, в вечнозеленых долинах, у этой жирной крысы имелись собственные виноградники, на которых от зари и до зари трудились наемники и рабы, — конечно, пин не преминул похвастаться погребами, доверху забитыми бутылями и бочками чудесного чистого напитка, впитавшего в себя золото и жар солнца. Он забыл лишь добавить, что пота и крови в этом вине было ничуть не меньше, чем золота и жара…
Конан отбросил в сторону пустую бутыль и принялся поглощать яства, коими слуги уставили всю поверхность стола. Рыба, тушенная в молоке с луком, таяла во рту, отварная ветчина соблазнительно розовела в воротнике из зеленого горошка, а жареный гусь издавал пленительный аромат, призывая киммерийца немедленно полакомиться его румяной ножкой. До отказа набитый желудок жалобно заурчал, однако принял очередной кусок, за ним еще один, и еще… Конан откупорил новую бутыль и залил в себя половину ее содержимого, икнул, осоловевшими глазами обвел двор, потом медленно поднялся. Слуги Эбеля, сидевшие прямо на земле в тени кипариса, на мгновение оторвались от пива и сыра и посмотрели на него с откровенной неприязнью — этот юнец ведет себя здесь как наследный принц. Трапезничает за одним столом с благородным пином, говорит с ним на равных, сидит в его присутствии и даже спит в соседней опочивальне! Никакого уважения…
