Через двадцать семь дней после этого назначения на острове снова был объявлен карантин. Согласие народа подчиниться запрету и не выходить на улицу, по нашему мнению, было поворотным моментом нашей истории. Мы, как и все разумные наблюдатели, полагаем, что главной причиной успеха были всеобщий страх и подавленность, вызванные небывалым ростом смертности (накануне введения запрета, по официальным данным, от чумы умерло сто тридцать семь человек). Второй причиной послужило отсутствие шейха, способного придать смелости и наглости тем, кто хотел бы выступить против карантина. Более того, увидев, что шейх Хамдуллах пал жертвой чумы, присмирели «фаталисты» – те, кто не верил в пользу карантина и цинично (как сказали бы европейцы) смеялся над ним. По мнению же сторонников жестких мер, повиновение запрету объяснялось в первую очередь тем, что солдаты арабского батальона и Карантинного отряда открывали огонь по любому, кто показывался на улице, будь то ребенок, женщина или старик.
В квартале Байырлар на улице были замечены двое мальчишек; после предупредительных выстрелов они скрылись. На улице Эшек-Аныртан бесчинствовал сумасшедший, словно бы не слышавший ни о каких запретах; двух выстрелов из пистолета хватило, чтобы он сдался. Из окон одного дома в Ташчиларе в солдат-арабов полетели камни; его стены и ставни изрешетили пулями, а затем солдаты взломали дверь и арестовали трех молодых переселенцев с Крита, которые впоследствии были посажены в тюрьму. Выстрелы, прозвучавшие во время этих трех инцидентов, были слышны во всем городе, где после введения запрета выходить на улицу стало необычайно тихо, и огромное большинство горожан радовались, думая, что на этот раз военные будут суровы и безжалостны, а значит, карантин увенчается успехом.
За тем, как дисциплинированно жители Арказа повинуются запрету выходить на улицу, Пакизе-султан следила, ежечасно перемещаясь из гостевых покоев в кабинет своего мужа. Слыша от дежурных и секретарей, что горожане сидят по домам, что на улицах можно увидеть только военных и никаких беспорядков не происходит, королева радовалась и восторгалась больше собравшихся в кабинете мужчин, но изливала свои чувства не в их присутствии, а в гостевых покоях, садясь писать письмо сестре.
Когда в Арказе начали раздавать хлеб, фургоны (в первый из них была впряжена всего одна лошадь) делали по одной-две остановки в каждом квартале, и местные жители, выстроившись в очередь под присмотром квартального старосты и солдат, получали свои буханки. Хлеб выдавали главному мужчине в доме, исходя из числа проживающих вместе с ним родственников. Этот простой порядок был возможен потому, что все соседи друг друга знали. Однако чем дальше, тем больше домов пустело, а в некоторых появлялись новые жильцы; это приводило к спорам и конфликтам. Нередко к фургону являлась группа людей, которые, помахав кулаками, забирали весь хлеб себе. Промышляли таким разбоем те, кто требовал отомстить за Рамиза и покарать греков, глядящих в сторону Греции, и турок, верных Османской империи.
После того как шейх Хамдуллах был похоронен в извести, эти религиозные фанатики и мингерские националисты присмирели, так что случаев нападения на хлебные очереди должно было стать меньше. Однако ждать этого не пришлось, поскольку Пакизе-султан придумала новый способ раздачи хлеба, благодаря которому отпала сама необходимость в очередях. Способ этот, одобренный доктором Нури и правительством, заключался в том, что хлебные фургоны должны были ездить, по возможности, от дома к дому, а охранники – доносить буханки до каждой двери. Безопасность раздачи хлеба повышалась еще и благодаря тому, что на улицах снова появились солдаты Карантинного отряда.
В письмах сестре королева во всех подробностях и очень серьезно, пусть и немного приукрашивая, рассказывает о своем маленьком вкладе в решение этого простого вопроса. Пакизе-султан вообще весьма серьезно относилась к своей в лучшем случае символической и представительской «должности» и с самого первого дня все сильнее чувствовала лежащую на ней ответственность. На утренних совещаниях в эпидемиологической комнате, где все следы от пуль были заделаны, а стены – заново покрашены, она появлялась в платьях чересчур европейских для мусульманки, но все же чрезвычайно строгих и закрытых, покрыв голову шарфом вместо платка, и садилась в уголок, позади всех.
