Въехав на улицу, поднимающуюся в Верхний Турунчлар, супруги увидели впереди, за деревьями и крышами, дым пожара, но, когда взмыленные лошади одолели подъем, стало понятно, что горит всего лишь маленький курятник и конюшня. На противоположном краю участка о чем-то спорили два мусульманина в длинных белых рубахах и человек в сюртуке и феске, и создавалось впечатление, будто они не замечают постепенно разгорающегося пламени, а если бы и заметили, то это нисколько бы их не взволновало. Подобное поведение удивило супругов; Пакизе-султан попросила мужа, чтобы тот велел кучеру Зекерии окликнуть спорящих. Но в тот же момент они почувствовали, что эти трое как будто не видят, а главное, не хотят видеть проезжающее мимо ландо. Пакизе-султан охватило глубокое чувство заброшенности, как бывает во сне.
Затем ландо углубилось в кривые улочки квартала Арпара и проехало мимо дома (ныне превращенного в музей), где жила вместе с предоставленной ей государством служанкой Сатийе-ханым, мать Командующего Камиля. В начале улицы Эшек-Аныртан, когда в окошке показался великолепный панорамный вид, Пакизе-султан поняла, что чувство заброшенности и одиночества исходит от всего города, от Арказской крепости и даже от всего Средиземного моря. Город и чума вселяли в нее страх, и ей хотелось как можно скорее излить свои чувства сестрице Хатидже. Больше кружить по городу они не стали, вернулись в Дом правительства. Накануне того дня, когда Пакизе-султан провозгласили королевой, она написала еще одно письмо сестре.
Бренные останки шейха Хамдуллаха были несколько раз тщательно продезинфицированы в больнице Теодоропулоса, а потом на утренней заре поспешно захоронены на маленьком кладбище в саду текке. Могилу тихо вырыли ночью – не на том участке кладбища, где лежали предшественники шейха, а под раскидистой липой, рядом с безвестными, давно забытыми нищебродами. По совету Мазхара-эфенди (а к его советам часто обращались в тот период) во время похорон сделали несколько фотографий, чтобы в историю вошел тот факт, что шейх Хамдуллах погребен в извести, и чтобы в будущем, если понадобится, было чем сбить спесь с дервишей Халифийе. Глядя на эти черно-белые фотографии, легко представить себе черные тучи, нависшие над городом, цвета́ разгорающейся зари и ощутить таинственное присутствие Средиземного моря. Страх смерти и одиночество умирающего от чумы эти снимки тоже передают.
Что еще интереснее, на фотографиях доктор Никос и двое солдат Карантинного отряда запечатлены в масках. Указ о ношении масок премьер-министр доктор Нури подписал сразу же после долгой вечерней поездки по городу, под впечатлением от увиденного. Доктор давно подозревал, что чума может переходить в легочную стадию, то есть передаваться не только от крыс и блох, но также через капельки слюны, распространяющиеся по воздуху. Он был уверен, что не одна лишь отмена карантинных мер вызвала пугающий всплеск смертности, но и перемена способа, а значит, и скорости распространения возбудителя чумы. Бывший глава карантинной службы доктор Никос, впервые за двадцать пять дней встретившись с доктором Нури, сознался, что придерживается того же мнения. Если их догадки были верны, зараза распространялась теперь куда легче и обуздать ее казалось практически невозможным.
Однако еще прежде, чем обсудить с доктором Никосом, как в столь затруднительном положении вернуться к карантинным мерам и внушить горожанам уважение к ним, новый премьер-министр понял – интуиция подсказала, – что весть о появлении на Мингере королевы всех обрадует, пусть и на короткое время.
Через час сержант Садри и его артиллеристы начали палить из пушки. Традиционные двадцать пять выстрелов были, как всегда, холостыми, но от каждого из них земля вздрагивала, словно от подземного толчка. Так Пакизе-султан была провозглашена королевой и третьим по счету главой независимого мингерского государства. Пока звучали выстрелы, новость на удивление быстро распространялась по рынкам и маленьким базарам, среди рыбаков, перелетала из дома в дом. Не ошибемся, если скажем, что рады были все, кроме обитателей текке Халифийе и почитателей покойного шейха Хамдуллаха.
