Задний двор больницы «Хамидийе» до самой стены был заполнен пациентами, отделенными друг от друга промежутком в четыре-пять метров. За стеной начинался сад текке Рифаи, там было то же самое. Тюфяков на всех не хватало, и некоторые больные лежали на кусках ткани, циновках или охапках соломы. И во всех других текке, которых было много на этой улице, доктор Нури видел одно и то же. Больше всего жертв насчитывалось среди самых преданных сторонников шейха Хамдуллаха, среди тех, кто истовее всех ему верил.
Когда доктор Нури уже подходил к текке Халифийе, в одном доме на втором этаже открылось окно и мужчина с узким лбом крикнул: «Ну что, доктор-бей, карантинный врач, видишь, что ты наделал? Доволен?» Непонятно было, что́ он хулит: то ли саму идею карантина, то ли ее неудачное осуществление на Мингере. Потом узколобый хулитель увидел идущих позади охранников и сказал, словно сплюнул: «Теперь такие доктора, как ты, не смеют даже ступить на эти улицы без охраны!»
Но случилось ровно наоборот: у дверей текке Халифийе доктора Нури с превеликим почтением встретили два молодых дервиша. Два месяца назад, когда он был здесь последний раз, текке напоминало райский сад, теперь же оно уподобилось аду. Перед зданиями, где располагались кельи и спальни, лежали трупы, которым предстояло вскоре отправиться на обмывание. Доктор Нури шел потупив взгляд, словно сокрушенный зрелищем такого горя, однако разглядел, что весь двор мечети заполнен больными, которых здесь не меньше, а то и больше, чем в других текке.
Подошли к маленькому домику у самой стены. Дверь открылась, и доктор Нури узрел шейха Хамдуллаха, лежащего на полу, на тюфяке, в полубессознательном состоянии. Он сразу понял, что шейх очень плох и уже не поправится.
На шее у шейха вздулся огромный, окончательно затвердевший бубон. Доктор Нури вскрыл его, дал стечь гною. В прошлый его визит Хамдуллах-эфенди шутил и вел речи, полные двойного смысла, а теперь доктор Нури не был даже уверен в том, что шейх сознает его присутствие. В прошлый раз доктор чувствовал, что все вокруг глядят на него, что к нему приковано внимание всех дервишей; теперь же, хоть его пациент именовался «главой государства», казалось, что врачом никто не интересуется. В текке наблюдалось хаотическое движение, люди ходили, порой даже бегали с места на место, но духовное братство, похоже, было потеряно, каждый думал только о себе.
Чуть позже шейх Хамдуллах понял, что рядом с ним сидит дамат Нури, и пробормотал: «Я сдержу свое слово и почитаю вашему превосходительству стихи из моей книги „Рассвет“. Но сразу после этого шейха скрутил приступ кашля, во время которого он обливался потом и дрожал, даже трясся. Доктор Нури отодвинулся подальше, чтобы не подхватить заразу. Придя в себя, шейх стал читать не стихи, а суру «Аль-Кияма», которая в те дни была у всех на устах, а потом снова потерял сознание.
В Дом правительства доктор Нури возвращался в присланном за ним бронированном ландо. Глядя в окошко на крепость и нависшие над ней тоскливые, свинцово-серые облака, он размышлял о том, как же им с женой сбежать отсюда. Премьер-министру, который почему-то не стал сопровождать его во время визита в текке, он честно сказал, что положение шейха безнадежно. Ниметуллах-эфенди поднял руки ладонями вверх и торопливо прочитал молитву.
Весь следующий день Пакизе-султан и доктор Нури не выходили из своей комнаты. На уме у них было только одно: под каким-нибудь предлогом пробраться в бронированный экипаж и сбежать в нем на север острова. Там, на севере, они могли бы скрываться какое-то время, а потом, возможно, при помощи контрабандистов улизнуть на Крит.
В ночь на 26 августа шейха долго мучила головная боль, он метался в жару и бредил, но под утро уснул – или, возможно, потерял сознание от боли и изнеможения. Молодые мюриды и другие шейхи, которые, не боясь заразиться, со слезами на глазах ухаживали за ним, по привычке истолковывать все в положительном смысле, решили, что их шейх отдыхает. И в самом деле, незадолго до полуденного намаза шейх проснулся посвежевшим и приободренным. Он был оживлен и весел, шутил, читал стихотворные строки, которые всплывали у него в памяти, показывал окружающим свой чумной бубон, который после вскрытия снова начал покрываться корочкой, и смеялся над их страхом, потом спросил, не сняли ли еще с острова блокаду.
