Не прошло и получаса, как доктор Нури возвратился и сообщил, что шейх Хамдуллах заболел чумой и его нужно осмотреть.
– Бубон появился? – спросила Пакизе-султан и по лицу мужа поняла, что да. – Не ходите, его уже не спасти. Только сами заразитесь!
– Мне невыносимо думать о том, что по милости этих невежд стольких людей ожидают напрасные страдания и смерть.
– Прошу вас, пожалуйста, не выходите на улицу. Пусть этот глупый и жестокий шейх сдохнет, корчась от боли в когтях чумы, которую сам же на себя призвал!
– Не говорите так, потому что, скорее всего, это случится и вы потом пожалеете о своих словах. Я – врач, я принес профессиональную клятву. Когда меня зовут к больному, я должен идти.
– Это ведь он приказал повесить Сами-пашу и аптекаря Никифороса.
– А Сами-паша повесил его брата! – сказал доктор Нури и вышел за дверь.
Поскольку до текке Халифийе предстояло идти пешком, ему дали двух охранников. Но, оказавшись на проспекте Хамидийе, еще не сменившем название, доктор Нури скоро увидел, что необходимости в охране нет. На главной улице города, по которой даже в самые плохие для Арказа времена нельзя было пройти, не повстречав с десяток человек, им навстречу не попалось ни души – несмотря на отмену всех запретов. У дверей почтамта больше не стояли часовые. На ступенях греческой школы валялись трупы. «Может быть, – думал доктор Нури, – здесь так пусто из-за того, что все напуганы казнями?» Взойдя на мост Хамидийе, он остановился и некоторое время обозревал город, положив руки на перила. Все отели, включая «Сплендид палас», «Мажестик» и «Левант», закрыты. На улицах ни единого экипажа, а на ровной, как стекло, воде залива – ни единой лодки. О том, что парикмахер Панайот и вся его семья в три дня умерли от чумы, доктор Нури знал от нового начальника тюрьмы и теперь вспомнил об этом, проходя мимо закрытой цирюльни. На перекрестке с улицей Эшек-Аныртан он посмотрел направо и увидел медленно поднимающуюся по склону погребальную процессию человек из восьми.
У стены стояла седоволосая, бледная, иссохшая старушка.
– Ваше превосходительство, дамат-паша! – обратилась она к доктору Нури по-турецки с едва заметным греческим акцентом. – Что дочка султана думает о том, что с нами творится?
– Она пишет письмо своей старшей сестре…
– Вот и хорошо, пусть пишет, красавица, пусть пишет, голубка! Пусть всей своей семье расскажет о нашем горе горьком! – прошамкала старушка. Турецкий она явно знала очень хорошо. Когда доктор Нури двинулся дальше, она крикнула ему вслед: – Я из Стамбула!
Даже на перекрестках, где всегда кипела жизнь, теперь царила унылая пустота, свойственная маленьким городкам и поселкам в конце лета, когда все уезжают собирать урожай. Кошки, которых эта пустота чрезвычайно тяготила, завидев доктора Нури, бросились к дверям и садовым калиткам и принялись мяукать. Далее за ним увязались две бродячие собаки, сука и кобель, но потом нырнули в густую зелень, окружающую большой особняк рядом с пекарней Зофири.
Подходя к мечети Слепого Мехмеда-паши, доктор Нури увидел такую толпу, что ему показалось, будто здесь собрались все жители города. Мусульманина теперь нельзя было похоронить, не предъявив снабженное подписью и печатью свидетельство о том, что покойный был надлежащим образом обмыт в этой мечети. Те же, кто опасался заразиться в очередях на двор и в гасильхане, под покровом ночи тайком оставляли трупы родных на обочине, чтобы их подобрала покойницкая телега, или же сами где-то закапывали.
Рост смертности заставил даже самых фанатичных и бесстрашных мусульман по собственной воле соблюдать некоторые карантинные правила, держаться подальше от скопления людей, не выходить из дому без особой надобности. Может быть, кое-какие старики и продолжали исправно пять раз в день ходить в мечети, но по пятницам там не было и вполовину так многолюдно, как прежде. Можно сказать, что унесшая столько жизней чума заставила даже тех, кто сильнее прочих верил шейху Хамдуллаху, отвергнуть его ярое неприятие карантинных мер, ведь по вине нового правительства за две недели смертность выросла едва ли не втрое.
