— Что жалко стало врага? — спросил он.
— Нет.
— Зачем же хоронить?
— Человечность должна быть…
Солдат потрогал пальцем свой лоб.
— Ты в своем уме? Человечность! А ну, давай собери целую роту, устроим тут белогвардейское кладбище!..
Атабаев смутился.
— Это… мой брат, — сказал он.
— Брат? Странно.
— На свете много странного, товарищ.
— Нет, тут надо разобраться. Вы, что же, братья или враги?
— И братья и враги.
Солдат покачал головой, недоверчиво сказал:
— Все может быть, все… — Он ворчал, но принялся копать песок прикладом винтовки.
Атабаев засыпал неглубокую ямку песком, сорвал снопик селина и привязал его к макушке высокого куста черкеза. Может, придется когда-нибудь встретиться с Силабом, рассказать, по какой отметине искать могилу отца.
Восемь всадников встретились
Точно начиненный порохом бикфордов шнур, протянутый по пескам Каракумов, Закаспийская железная дорога искрила скоротечными боями на всем ее протяжении. На каждой глухой станции, на каждом пустынно-мертвом разъезде красные отряды, тесня противника, навязывали ему бои и гнали искру сражений на запад.
Разношерстным сбродом переполнялись на короткое время станционные хибары, врытые в землю теплушки, прокуренные вонючие «дежурки» перед тем, как сразу же опустеть при первых дальних раскатах канонады. Деникинские офицеры. Английские сипаи. Конники Эзиз-хана… Небритые полковники в зале ожидания дули по ночам французские коньяки, а потом, как по команде, наспех и в который раз начинали укладывать свои чемоданы.
— Ох, как устали мы, и ветер нас гонит по степи, точно перекати-поле! И как неутомима эта голодная и озлобленная чернь!
Туркменским всадникам уже не доверяли ни англичане, ни русские. В начале марта по приказу английского командующего был схвачен Эзиз-хан. Белопогонный следователь ночью бил его кулаком в грудь:
— Наёмный раб! Собака!
Позже его расстреляли и бросили в кустах.
А на рассвете конный отряд Кизыл-хана, первого помощника Эзиза, поднялся и, отстреливаясь, ушел в пустыню.
— Переждем в камышовых зарослях поблизости от Теджена. Подкормим коней, отдохнем. А там пошлем грамоту красным. За них — народ., — так, борясь с дремотой, качаясь в седле, говорил Кизыл-хан своим нукерам.
Седой молла ему поддакивал:
— С инглизами пора кончать! Пусть убираются… Они сейчас, как злые и умные муравьи… чтобы зерна не прорастали в земле, перекусывают их пополам.
Прошло еще два месяца.
…В жаркий майский полдень в степи на голом, побелевшем от соли такыре четыре всадника повстречали четырех всадников — восемь джигитов одновременно в тревоге натянули поводья.
Молодой Мурад Агалиев зимой бежал из Асхабадской тюрьмы, несколько месяцев скрывался в окрестностях Теджена, а теперь вез в штаб красного отряда мирное послание от Кизыл-хана. С ним скакали два кизыл-ханских адъютанта и знающий тропы проводник из чабанов.
Кто же повстречался им в барханах? Друг или враг? Может, беглые из деникинской орды? Дезертиры уходят в пески, грабят и убивают мирных жителей. Мурад Агалиев поудобнее положил ствол маузера на луку седла, а его спутники скинули со спины винтовки.
— А ведь это Джепбар-Хораз, — вглядевшись, сказал Мурад.
Всадники сблизились на расстояние голоса.
— Эй, Мурад, куда держишь путь в такую жару?
Если бы Агалиев встретился Джепбару один, — он знал, что этот белый прихвостень, английский пес и царский доносчик со своими бандитами пригвоздил бы его к земле и, не обернувшись, поехал своим путем. Но. тут были равные силы. Куда он едет? К белым, конечно… Мутные глаза Джепбара смеялись, хриплый голос звучал как можно беспечнее.
Мурад ответил напрямик, даже с некоторым вызовом:
— Мы едем в Мерв!
— Знаю, знаю… Умно поступаете.
— А вы куда?
Джепбар почесал против шерсти свою сивую бороду, гнусно рассмеялся.
— Эй, пропади пропадом вся эта заваруха! Ты ведь знаешь: я скот пригоняю нашим храбрым нукерам из королевского войска. Вот мучаюсь: пока они не унесут ноги в Персию, получить бы с них что причитается.
Муред нагло оскалился белозубой улыбкой:
— Может, и к Тигу Джонсу помчишься за тем, что тебе причитается?
— У тебя, хан мой, еш, е на губах молоко не обсохло! — выпучив желтые бельмы, озверело заорал Джепбар-Хораз. — Не рано ли распустил язык!
