— Не было бы счастья, да несчастье помогло: недовольство непорядками повысило политическую активность масс. Пора кончать с беспорядками в Бухаре! Я-то русский человек, потому-то и вижу: смешались тут языки и обычаи, и хорошие люди, хлеборобы, мужики, перестали понимать друг друга. А это только на руку их врагам. Надо размежевать народы, — что, не веришь мне, товарищ Атабаев?
— И вам верю и Ленину — еще больше.
В тот вечер у костра в селении, беседуя с местными коммунистами, Атабаев впервые после приезда в Бухару отчетливо и убежденно заговорил о необходимости скорейшего размежевания советской Средней Азии.
Вопросы советского национально-государственного строительства в Средней Азии привлекали постоянное внимание Коммунистической партии, В. И. Ленина. В своих замечаниях на проекте Туркестанской комиссии В. И. Ленин писал: «1) Поручить составить карту (этнографическую и проч.) Туркестана с подразделением на Узбекию, Киргизию и Туркмению. 2) Детальнее выяснить условия слияния или разделения этих 3 частей». Национальный вопрос оживленно обсуждался на каждом областном совещании в Ташаузе, в Чарджуе, на областных конференциях в Туркестане. И когда Серго Орджоникидзе приехал в Бухару, чтобы разобраться в клубке национальных респрей, он услышал то же всенародное требование и хорошо понял, что националистические тенденции у руководителей Бухары враждебны самой сущности политики национального размежевания. Серго, уезжая, дал ясно понять Бухарскому Совнаркому, что недостаточно только избавиться от явных контрреволюционеров, что нужно освободить правительство от родственных отношений между руководителями, что на работу в республиканском аппарате должны прийти честные люди, готовые осуществлять советскую политику.
Как в воду глядел Атабаев! Он оказался прав.
И все-таки решающий разговор с Ходжаевым у него не получился. С юных лет знал Кайгысыз, что в спокойствии — сила. И с юных лет не умел подчинить этому правилу свое поведение.
— Как нравится вам этот букет? — спросил он Ходжаева, положив перед ним на стол длинный список деятелей, которые свободно могли бы украсить собой свиту эмира бухарского.
Он помедлил, этот неглупый человек, прежде, чем что-либо ответить, ибо понял, что сейчас, с глазу на глаз, предстоит давно ожидаемый им бой…
— Букет… — повторил он и резко отбросил бумагу. — У вас, Кайгысыз, так много в Бухаре досуга, что вы собираете букеты?
— Нет, именно потому, что нам предстоит много дела, государственного, неотложного, я хочу, чтобы нам
помогали те, кому можно доверять. Хотел бы знать, что вы об этом думаете?
Ходжаев откинулся на спинку кресла, и оно закачалось под ним на задних ножках. Глаза Ходжаева сверкали молодо и азартно.
— Это — экзамен?
— Просто хочу информироваться. Нам предстоит вместе работать. Хочу напрямик знать ваше миение.
Ходжаев качнулся к столу, налег на него грудью, утвердив под собой кресло на всех его четырех ножках.
— Считаю этих людей опорой бухарского правительства.
— Стало быть, бывшие советники эмира, всевластные баи и богатейшие купцы могут быть опорой Советской власти?
— Не пугайте меня словами. Всех можно использовать. В Москве даже генерал Брусилов служит Советской власти…
— Но при условии, что донецкий шахтер командует вооруженными силами, при условии, что власть в Москве и на местах, до самой глухой деревушки — рабоче-крестьянская, Советская…
— Но мы еще, насколько я припоминаю, не провозгласили Народную Бухарскую республику — советской, тем более — социалистической…
Атабаев с удовольствием наблюдал, как багровеет лицо Ходжаева. Что ж, он уже не качается на ножках кресла. Война так война. И выдержит тот, у кого крепче нервы.
— Я вас так понял, что на территории Советского Союза, в его государственных границах, может существовать республика с буржуазным строем?
— Не передергивайте! Я не сказал, что Бухара — буржуазная республика!
— Хотелось бы понять, — какая же это республика— не социалистическая и не буржуазная — пытается через голову всесоюзного правительства в Москве установить торговые и дипломатические связи с Германией.
