Файзулла вскочил из-за стола.
— Дай руку, Кайгысыз!
Кайгысыз с непроницаемым видом вернулся обратно.
— Знаешь, что, Файзы… — начал он, но Ходжаев перебил его.
— Все знаю. Знаю, что ты приехал не для развлечения и не ради карьеры. Не стоит принимать близко к сердцу мою грубость!
Улыбнувшись, они посмотрели друг на друга и обнялись.
Потом Атабаев сбежал по лестнице. Он ринулся в уличную толпу. Нужно было изнурить себя в быстрой ходьбе, измотать себя, чтобы хоть немного успокоиться.
Тысячелетний священный город по-прежнему жил своей беспорядочной жизнью — лавчонки, чайханы, караван-сараи, мечети в лабиринте узких и кривых немощеных улиц были полны народа; разносчики с лотками, прочно установленными на головах… Гортанные выкрики:
— А вот пылающий чурек! Пылающий…
— А вот сладчайшие фрукты! Сладчайшие!..
Два арбакеша голосили в узкой щели переулка:
— Подай назад!
— Сам поворачивай!
— Сказал тебе — назад! Дай дорогу!.. А то в землю втопчу вместе с твоей арбой и ослом!
— Силёнок не хватит!
— Как раз найдется, чтобы проглотить тебя вместе с твоим хозяином!
Атабаев, наконец, улыбнулся — да разве не так же час назад, как эти два арбакеша, орали они с Ходжаевым на широкой дороге бухарской революции! Спускались сумерки. Атабаев вышел на площадь Регистан со стороны медресе Гогельдаш. На насыпном холме виднелась цитадель с двумя башнями, а против ворот цитадели глазная мечеть — Кок-Гумбез, что значит Голубой Купол, — сияющая бирюзовыми изразцами. Невдалеке — минарет Мирхараб из жженого кирпича… Никогда еще, как в этот вечер, Атабаев не видел Бухару такой красивой и никогда еще так остро не чувствовал правоту начатого дела… Вот эти кельи внутри медресе Гогельдаш — какие они чудесные с их стенами, облицованными узорчатой цветастой глазурью. Такие кельи сыновья богачей покупали за четыре-пять тысяч рублей. Но бешеные деньги платили не за красоту: баи оставляли этой медресе, так называемой «Вакф», большие богатства, крупные наделы земли, полноводные арыки, и владельцам келий ежемесячно отчислялся доход от этих богатств. Только сейчас, после Октябрьской революции, в Бухаре произошли некоторые перемены, народу открыты пути к знанию, детвора бежит в школы, а в кельях медресе уже гнездятся летучие мыши. Но и сейчас в Бухару со всего Туркестана съезжаются богатые молодые люди, чтобы на деньги своих отцов получить высшее духовное образование.
Атабаев подошел к бассейну — тяжелая, чуть пестрящая рябью желто-зеленая вода отдавала гнойной вонью. Два водоноса наполняли свои сизые скользкие бурдюки. Атабаев с брезгливостью проследил за тем, как они взваливали мокрые бурдючные туши себе на спины и брели в город. От этой воды, от нечистот, стекающих в городские пруды, то и дело в Бухаре возникают очаги холеры, а ишаны, которым еще верит народ, объясняют, что болезнь — от аллаха и что создатель сам избавит народ от опасности. Врачей не нужно — гоните их прочь из священного города…
Сколько понадобится усилий Ленинской партии, чтобы просквозить, очистить свежим ветром прекрасную и загрязненную Бухару! Сколько лет предстоит перемалывать тупую покорную отсталость феодального Востока!
* * *
В феврале 1924 года партийный актив Бухары вынес решение начать национальное размежевание. Затем Среднеазиатское бюро ЦК партии утвердило план создания союзных республик. В июне того же года ЦК ВКП(б) санкционировал начало великой работы — созданные комиссии и подкомиссии с участием представителей всех среднеазиатских народов стали решать все спорные вопросы: кому передать Чимкент, Хорезм, как поступить с Ташкентом, населенном узбеками, в то время, как в Ташкентском уезде живут почти исключительно казахи…
И снова Атабаев потерял выдержку, столкнувшись однажды в коридоре Совнаркома с Файзуллой Ходжаевым. Снова, точно арбакеши в тесном переулке, кричали — «подай назад!» — «Нет, сам поворачивай!»
— Я хочу собрать узбеков в Узбекистане, — сказал Файзулла, преграждая путь Атабаеву.
— Если они согласятся — перевози.
— Я заберу их с землей, на которой они живут, с домами и всем хозяйством. Чарджоу и Керки — узбекские земли…
