Чудо пылающего креста - страница 68

Явное желание Максенция снова сосредоточить всю власть в Риме и стремление сената и преторианской гвардии, — а в этом Константин не сомневался, — вернуть себе прежнюю силу, поддерживая его, можно было не принимать во внимание как пустое бахвальство, исходящее от хвастуна и пустобреха. Но он быстро понял, что отец Фаусты, соправитель Максимиан, задумал ни много ни мало как сесть на место Диоклетиана в качестве единственного августа Римской империи.

У Константина не было никакого основания подозревать, что Максимиан видит в нем не просто трибуна, возглавляющего личную охрану Диоклетиана, пока в начале второй недели их пребывания в Риме он не испытал некоторого замешательства, получив властный вызов от самого Максимиана. Его быстро провели в небольшой приемный зал дворца, где император Запада с семьей жил во время своего государственного визита в Рим, приглашенный на праздники триумфа и Виценналии, а также чтобы отметить начало официального годового пребывания Диоклетиана на посту консула.

Константин еще никогда не видел Максимиана вблизи, но знал, что он как воин пользуется значительной репутацией и отец его уважает. К своему удивлению, Константин заметил признаки дряблости на его лице, тучную дородность тела и даже пятно от вина на тунике, хотя еще было довольно рано. На салют Константина император даже не потрудился ответить.

— Значит, ты и есть приблудный отпрыск Констанция, — сказал он. — Да уж, никто бы не усомнился, что он твой отец — кто бы там ни была твоя мамаша.

— Мое рождение вполне законно, август, и ты это всегда можешь проверить. — Он уже так привык к тому, что законность его появления на свет то и дело подвергается неоправданным сомнениям, что научился держать себя в руках, — особенно когда обвинение исходило от человека, которого он не мог силой заставить взять его назад — Нужно только спросить импера…

— У Рима два императора, — оборвал его Максимиан. — Мы правим вместе, и ни один из нас не имеет власти над другим.

Константин не стал оспаривать это утверждение, хоть и самому последнему плебею в Субурре было известно, что приказам Диоклетиана подчинялись беспрекословно как Максимиан, так и оба цезаря.

— Максенций рассказывал мне, как ты завоевал расположение Диоклетиана, когда чуть не убил галльского вояку, который был мастером верховой езды в Никомедии, — продолжал Максимиан. — А от цезаря Галерия я слышал, как ты ловко присвоил себе победу над персами, когда, по сути, он уже обратил войска царя Нарсеха вспять.

Константин не дал себе труда оспаривать ложь: чего ради, коль Максимиан — и это вполне очевидно — уже убедил себя в том, во что ему хотелось верить.

— Известно всем и то, как ты пролез в доверие императрицы Приски и госпожи Валерии, потакая им в их христианской ереси, — продолжал Максимиан, — Но должен предупредить тебя, что ко мне в дом, пользуясь моей дочерью, ты не пролезешь. Фауста еще ребенок, и только негодяй может воспользоваться ее молодостью в надежде добиться от меня одобрения его честолюбивых желаний, какими бы они ни были.

— Мое единственное желание, август, — исполнять свой долг воина и римлянина, — не повышая тона, сказал Константин, — Я признаюсь, что проникся к ней большой симпатией и со временем намереваюсь просить твоего разрешения на наш брак.

— Брак! — Максимиан выпрямился, лицо его побагровело, и на мгновение Константин испугался, что августа хватит удар. Но усилием воли он овладел собой и, схватив с подноса на столе плетеную бутыль вина, сделал несколько больших глотков. Наконец он снова обмяк в своем кресле и вперился в Константина холодным, враждебным взглядом.

— До чего же докатился Рим, коль приблудный сын иллирийского крестьянина может возмечтать о женитьбе на дочери императора! — возмутился он.

Константин мог бы напомнить Максимиану, что и сам-то он был просто рядовым солдатом, вышедшим в высшие военачальники и в августы исключительно благодаря дружбе с Диоклетианом. Или что сам Константин — потомок императора. Но он сознавал, что, признавшись в своих чувствах к Фаусте, уже допустил грубейшую ошибку, и поэтому благоразумно решил хранить молчание, чтобы избежать еще одной.