— Вино будешь? — предложил он, возвращая спички, — налей себе. И мне налей.
Помощник смахнул паразита со скатерти, сел напротив и наполнил бокалы. Выпили.
— А ты смелый, — после некоторой паузы заключил Второй, — ма-ла-дэц, Сергей, полковником будешь. Ну иди, иди. И арбуз возьми, с ребятами п-акушай.
* * *
Для меня наступило время удушающего, томительного ожидания. Узкое и глухое пространство окружило меня, грозило раздавить уставшее, распухшее тело. Глаза не адаптировались к темноте, и я принялся ощупывать поверхность темницы в поисках отдушины; отдушины не было, и ничто не говорило о том, где нахожусь, кто мои похитители и как долго пробуду здесь беспомощным и перепуганным узником. Утомленный чередой последних событий, я опустился на шершавую, беспрестанно ускользающую поверхность, и попытался осмыслить ситуацию. Вопреки ожиданию, ничего не получилось, и я, чтобы скоротать время и покачиваясь в такт моей движущейся темницы, принялся думать об отвлеченных предметах.
Сейчас я не могу сказать, что нашел бы во мне искушенный психоаналитик, доверь я ему глубины моей мечущейся души. Пусть и прожил я — нет, не «прожил», но «просуществовал» — во много раз дольше, нежели предначертано свыше, пусть я умудрен и вместе с тем опустошен, пусть я стар и немощен, но разве не молод я внутри себя, будто… будто розовый младенец? Я сказал «младенец»? Эх, оговорки, оговорки. Все это, братья и сестры, похоже на тщательно скрываемую любовь: на ненависть одного, распространяемую на другого, когда ненависть эта служит любви весьма неуклюжей ширмой. Так сказал бы аналитик, доверься я моей мечущейся душой. И тем не менее, братья и сестры, и тем не менее… Случись со мной перевоплощение, я не поспешил бы ликовать, обнаружив себя двуногим, не поспешил бы… лето… бабочки, пчелы, стрекозы… я ненавижу двуногих, в каком-то смысле — они наши оппоненты, но перспектива ожить стрекозой не пугает меня настолько, насколько пугает перспектива быть человеком, и не омерзительна так, как омерзительно видеть себя человеком. Спроси, впрочем, любого покойника из нас, что бы он предпочел, и услышишь ответ: «вернуться собой». И я хочу быть собой! — тем летним вечером появившимся на свет ничтожным комком. Не зная ни отца, ни матери, я сполна ощутил ненависть окружающего мира, я окунулся в омут безотрадных событий, не раз находился на волосок от гибели, претерпел многие страдания, но к концу жизни был вознагражден: мой сын разрушит этот мир. Он пришел к людям не по моей воле, но он — кровь моя — вышел из меня и отомстит за меня.
«Сын», это слово я произношу с определенным сомнением, ибо не узнал, был он в действительности моим… опять я хочу произнести это слово. Но что сомнения по отношению к мысли: он будет жить! Я вижу ребенка выросшим, окрепшим, вижу сильнее меня. Пусть он заблуждается, полагая себя человеком, это не смущает меня! Пусть я никогда не видел его, но ведь он есть! Пусть он никогда обо мне не узнает, но ведь я был! И не моя смерть разделила нас, а люди, отнявшие его у меня… да сгинут они под тяжестью пустого самомнения.
Так думал я, покачиваясь в моей темнице, когда услышал над собой, но вне моего узилища, детские голоса. Мне показалось, я узнал их — это были мальчик и девочка, должно быть, те самые брат и сестра. Говорили они деловито, но вполголоса, будто боялись кого-то спугнуть. Движение мое внезапно закончилось, и в темноту донесся едва различимый запах водоема: я сообразил — рядом находится река. Меня бросят в воду? Я приготовился распрощаться с жизнью, устремив последние мысли к сыну… Но тут, в невнятной и почти неслышной ленте разговора, я уловил обнадежившее меня слово: девочка сказала, что устала. Может быть, не сегодня? — зашевелилась надежда. В этот момент, видимо, произошло что-то непредвиденное, так как я ощутил чудовищный толчок, и сознание на какое-то время покинуло меня. Я пришел в себя от знакомых голосов: дети что-то искали, и голоса их удалялись. «Вот здесь я уронила ее», — заглушаемый шорохом прибрежных кустов всхлипывал голос, наводящий ужас… Кажется, они упустили меня, — мелькнула мысль, я затаил дыхание, боясь пошевелиться и выдать себя в моей могильной темноте. Дети несколько раз возвращались к месту, вышагивая у меня за спиной, вполголоса переругивались, потом отступали. И я уже готов был поверить в окончательное спасение, но тут громкий возглас похоронил надежды. «Вот она!» — раздалось над головой, и вновь меня подхватила невидимая сила, понесла в прежнюю адову неизвестность. «Вот она», — повторил мальчик, и я понял, что обнаружен.
