– Пожалуй, мне действительно не понять всей глубины, – послушно, как школьница, сказала девушка. А Искариот вновь не удержался:
– Если политик не может объяснить то, чем он занимается даже ребенку – это не политик, а брехло…
Тогда девушка, нарисованная углем, тихо шепнула Искариоту:
– Наверное, я могла бы быть политиком потому, что я знаю, что такое «брехло».
Правда, я пока не знаю – что такое ребенок…
– Но, все-таки, – неожиданно на место девушки, нарисованной углем, пришла девушка, скачанная с интернета, – Голосуя, вы можете проголосовать «против»?
Сергей Сергеевич удивился совершенно искренне:
– А зачем?..
– Во время голосования мы опираемся на веления сердца и постановления нашей родной коммунистической партии.
На общественное мнение, наконец, – в кабинете профессора Юдина вновь наступила тишина. И в этой тишине, Риоль отчетливо услышал, как Крайст подумал:
– Общественное мнение – это то, на что опираются люди, когда не хотят, чтобы общество имело свое мнение…
* * *
Постепенно хозяин кабинета приступал к закипанию, то есть переставал напоминать чайник и начинал напоминать жидкость – агрегатное состояние, принимающее любую форму, но только в пределах своего объема.
И способную создавать перегретый пар.
– Да поймите же вы, мы власть, служащая для того, чтобы принимать законы, которые служат людям!
Услышав это, Искариот в очередной раз склонился к уху Риоля и шепнул так тихо, что только Крайст укоризненно посмотрел на него: – Не существует стольких хороших законов, чтобы предусмотреть все людские глупости…
– Мы служим обществу, – на этом месте Сергей Сергеевич слегка запутался, – Но обществу не простому, а общественному. – А мне кажется, – ответила ему девушка, нарисованная углем, – Что чем больше люди имеют личного, тем больше они общественно полезны…
– И какой, например, товарищ профессор, закон вы приняли последним? – спросила девушка, скачанная с интернета.
– Мы приняли закон об уголовной ответственности за анекдоты, порочащие партию и правительство, – почти гордо ответил девушке профессор Юдин.
– А мне казалось, что если народ рассказывает о правительстве анекдоты – правительство не должно их запрещать.
– А, что же, правительство должно терпеть анекдоты?
– Если правительство не может терпеть анекдоты о себе, оно должно уйти в отставку…
Пауза проскочила не заметно, как вор.
Дальше декан Юдин говорил не прерываясь, кажется, даже не задумываясь не только о том, согласны с ним его гости или нет, но и о том – слышит его кто-нибудь или не слышит:
– Мы создаем страну, которой власть законов станет основным приоритетом!
И мы подчиним законам все общество.
Власти Советов нужна власть законов! – декан замолчал. С одной стороны, ему очень понравилась его последняя фраза.
«Почти афоризм», – подумал он.
Но с другой стороны, афоризмы о власти Советов – были, очевидно, не его делом.
«Как еще посмотрят наверху на такую самодеятельность?» – подумал он еще раз.
«Конечно, надо бы согласовать…» – «Но, ведь мы одни. Если, что – скажу, что я ничего не говорил…»
И все-таки, фраза так понравилась самому профессору Юдину, что он опять повторил ее.
И довольно улыбнулся.
Правда, сделал это уже без всяких восклицательных знаков:
– Власти Советов нужна власть законов.
Риолю показалось, что профессор Юдин улыбается не своей улыбкой, когда улыбается, а когда говорит – говорит не своими словами.
И тогда, девушка, нарисованная углем, словно вспомнив что-то из своей прошлой жизни, проговорила:
– А я думала, что власть законов нужна, прежде всего, для того, чтобы ограничивать власть…
Профессор Юдин замолчал.
И пока он молчал, Риолю показалось, что кабинет, в котором они находились, стал изменять свою форму.
Комната, из слегка прямоугольной, почти квадратной, стала превращаться в вытянутый коридор, который становился все уже и теснее. А вместо окна, в самом дальнем конце коридора появилась кирпичная кладка.
Риоль несколько раз мотнул головой, сбрасывая с себя наваждение, и кабинет вновь принял свою форму.
А профессор Юдин, отчего-то понизив голос, подошел к Крайсту и сказал:
– Коллега, по-моему, нам с вами необходимо выйти.
