Начал я с краткого представления Хичкока. Джеси, как всегда, сидел на кушетке с левой стороны с чашкой кофе в руке. Я сообщил ему, что Хичкок был английским режиссером, что он легко западал на некоторых блондинок, игравших в его фильмах, и порой от этого дурно попахивало. (Мне хотелось привлечь внимание сына к рассказу.) Потом сказал, что Хичкок снял полдюжины шедевров, и добавил, возможно, не к месту, что любой, кто с этим не согласится, скорее всего, не любит кино. Я попросил сына обратить внимание на пару деталей в фильме, в частности, на лестницу в доме злодея в Рио-де-Жанейро. Какова ее длина? Сколько времени надо было, чтобы спуститься по ступеням? Я не сказал ему, почему задал этот вопрос.
Еще я попросил Джеси внимательно послушать изящные, порой наводящие на размышления диалоги, памятуя при этом, что фильм был снят в 1946 году. И сказал, чтобы он обратил внимание на знаменитую сцену, снятую камерой, которая из-под самого потолка бального зала медленно опускается к группе людей, приглашенных на бал, а потом движется дальше — к сжатой руке Ингрид Бергман. Что она в ней сжимает? (Ключ от винного погреба, где в винных бочках спрятаны свидетельства нацистских злодеяний.)
Я упомянул о мнении некоторых известных критиков, которые считают, что Кэри Грант вполне мог бы быть лучшим из всех киноактеров, поскольку умел «одновременно воплощать добро и зло».
— Ты знаешь, что значит одновременно? — я посмотрел на Джеси.
— Да, да.
Я показал ему статью Полин Кейл о Гранте, опубликованную в журнале «Нью-Йоркер». «Может быть, он и не так много может делать, — писала Кейл, — но он способен делать то, что еще никогда и никому не удавалось делать с таким блеском, и так, что его цивилизованная толерантность и остроумное признание собственной глупости нас просто чаруют».
Потом я заткнулся и включил кино, — в свое время мне очень хотелось, чтобы мои университетские учителя чаще поступали именно так.
Пока строительная бригада работала в церкви через улицу (переделывая ее в роскошное жилье), из динамика доносилось следующее:
Ингрид Бергман(целуя Гранта). Это очень странный роман.
Грант. Как это понимать?
Бергман. Может быть, потому что ты меня не любишь.
Грант. Я скажу тебе, когда не буду тебя любить.
Джеси бросал на меня взгляды, улыбался, кивал, до него доходил смысл этой сцены. Потом мы вышли на крыльцо — сыну хотелось выкурить сигарету. Некоторое время мы смотрели, как работают строители.
— Ну, так что ты думаешь? — спросил я Джеси как бы между прочим.
— Неплохо. — Он затянулся. На противоположной стороне улицы стучал молоток.
— Ты обратил внимание на ту лестницу в доме?
— Да.
— А ты видел, какой она стала в конце фильма? Когда Кэри Грант и Бергман хотят убежать из дома, а мы не знаем, удастся им ускользнуть оттуда или нет?
Джеси проглотил наживку.
— Нет, не заметил.
— Лестница стала длиннее, — сказал я. — Для этой заключительной сцены Хичкок достроил второй пролет. Знаешь, зачем он это сделал?
— Зачем?
— Потому что так по ней дольше спускаться. Понимаешь, для чего ему это было надо?
— Чтобы сделать действие более напряженным?
— Теперь тебе ясно, почему Хичкок стал таким знаменитым?
— Потому что он мастерски умеет нагнетать напряжение?
Я понял, что теперь самое время остановиться, потому что сегодня кое-чему я Джеси уже научил. Надо, чтобы это осталось у него в голове. Поэтому я сказал:
— На сегодня все. Урок окончен.
Так и не поняв, светились его ясные глаза благодарностью или мне это только показалось, я повернулся, чтобы вернуться в дом.
— Погоди, пап, вот еще что, — задержал меня сын. — Те кадры, такие известные, где в бальном зале камера приближается к руке Ингрид Бергман, сжимающей ключ…
— Их знает всякий, кто хоть когда-нибудь занимался кино, — вставил я.
— …Съемки, конечно, неплохие, — продолжил мой сын, — но, честно говоря, они не произвели на меня особого впечатления.
— Неужели?
— А на тебя?
Немного подумав, я ответил:
— На меня тоже.
И зашел в дом.
