Так что допускаемый на настоящей стадии эволюции советского режима «плюрализм» не выходит за пределы советской колыбели, общей для всех участников «избирательного процесса», никто из сколько-нибудь заметных его участников не подвергает сомнению преемственность от большевистского режима и речь идет только о большей или меньшей степени радикальности его эволюции.
Если в странах Восточной Европы и Прибалтики было осуществлено возвращение к прерванному коммунистическими переворотами прошлому, причем и эмиграция естественным образом активно участвовала в этом процессе, и внутри страны это намерение поддерживалось достаточно широко, то у нас подобная позиция не проявилась вовсе. Во власти и вообще политике были представлены три взгляда: 1) надо по возможности реставрировать советскую систему, устранив разве что наиболее вопиющие недостатки (красная оппозиция), 2) надо глубоко перестроить ее экономически, сделав эффективной и конкурентоспособной с помощью допущения свободной экономики, но не отказываясь от советского прошлого политически (партия власти), 3) надо начать «с чистого листа» и устраиваться по образцу современного «Запада», отказавшись от наиболее одиозной части советского наследия, но сохранив его «демократические элементы» в виде досталинской и хрущевской традиции («демократы»). К досоветской традиции не желал возвращаться никто, поэтому ни о реституции, ни о массовом приглашении на руководящие посты эмигрантов не было и речи.
Власть с 1991 г. находилась в руках той части советского истеблишмента, которая стоит за прагматичную экономическую политику с допущением элементов «рынка» (современная разновидность пресловутого НЭПа), но при сохранении юридической и идеологической преемственности от коммунистического режима. При всех различиях в конкретных проявлениях и Ельцин, и Путин, и все их окружение не выходят за пределы этой общности. Ельцин был не большим демократом, чем Путин и столь же мало был способен отказаться от советского наследия. Их поведение в отношении соперников внутри страны и на международной арене определялось не принципиальной разницей во взглядах, а тем, что они действовали в разных обстоятельствах и сталкивались с разными «вызывами».
Никакие «демократы» никогда у нас власти не имели (за анекдотическими фигурами Гайдаров и бурбулисов не стояло никаких реальных сил), их лишь привлекали — что при Ельцине, что при Путине: отчасти для витрины — это все, что было у нас «демократического» и «либерального», отчасти в безосновательной надежде, что они знают «как надо» (но на роль «буржуазных спецов» 20-х годов эти выкормыши советской системы никак не годились). Но реальной опорой обоих всегда были лояльные им совноменклатурные элементы. Коммунисты от власти никогда не уходили, а лишь разделились на «стыдливых» и «откровенных». Политическая система к настоящему времени представляет собой симбиоз представляющих эти течения двух советско-коммунистических партий, из которых правящая именуется в последние годы «Единой Россией», а оппозиционная — КПРФ.
Такая система не допускает появления партий, принципиально отличных в смысле отношения к советскому режиму и его современной эманации, отчего все основные элементы социальной и политической структуры носят характер имитации. «Буржуазия» создана искусственно из советской номенклатуры, ее родственников и доверенных лиц и, естественно, полностью лишена соответствующего самосознания (в Китае правящая партия не отреклась от своего названия, зато предпринимательский слой в основной массе «настоящий»), «чиновничество» представляет собой ту же номенклатуру в еще более чистом виде, слой мелких и средних собственников (контролирующих в нормальной стране 60-80% экономики) социологически ничтожен, а политически вообще отсутствует.
Неудивительно, что до сих пор в политическом спектре отсутствует настоящая правая партия. Даже хоть какого-то аналога консервативных (демохристианских и т.п.) партий, существующих в современных западных странах, у нас нет. В этой роли с благословения властей выступали какие-то шуты, которые, оказавшись за бортом Думы, не нашли себе лучшего применения, чем вступить в «объединенную оппозицию» с более откровенными коммунистами против менее откровенных.
