Настроение у Фоминцева поднялось до самой высокой отметки — авантюра явно вытанцовывалось, Карнач не трогал — о проверке пока не знал. Подозреваемых скоро наберется столько, что лишних только карандашиком вычеркивай. Для этого лишь понадобится как следует допросить «ответственных по сбыту неучтенки». Уж эти–то все знают. И конкурентов Миронова, и врагов. Пусть заодно и сами алиби представят, сумеют, каждый по отдельности, убедить Фоминцева, что не имели резона убирать хозяина.
* * *
«Где Капинос заветный свой бидон «молочный» прячет?» — ломал голову Прищепкин, наводя, во время Женькиного отсутствия, во времянке и в саду большой шмон. Женька поклялся с пивом завязать, вынудил его таки дружбан старинный, но пару дней только и выдержал, втихаря, не выходя за калитку, где–то прикладывался и возвращался к Прищепкину уже веселеньким, пивом пышущим и с брюхом, словно барабан проглотивши. Прищепкин сам лет десять на пробке отсидел, все уловки алкашеские изнутри чувствовал, но… не было нигде «молочника». А ведь не иголка, между прочим.
Обливаясь потом, вечер задался душным, Прищепкин даже стволы вишневые обстучал. Что было, конечно, глупостью, потому что и самая толстая вишня заведомо тоньше бидона проклятого. Может, в туалетной будке прячет?.. Нет, там даже свинья не станет пойло хранить: вонизм, мухи роем.
Георгий Иванович пытался представить себя Женькой, а стул с милицейской фуражкой — Георгием Ивановичем. Ну, так куда бы я от мента закодированного, сыскаря с двадцатипятилетним стажем пойло–то спрятал?
Однако войти в образ полностью не получалось. Уж больно противен был Прищепкину воображаемый напиток вонючий. Перестарался урод Данченка.
Жара, жара… Хоть и вечер — никакого спасу! Даже мухи, над очком которые неутомимо кружились, все на доски посели. На Кисель–реку мотнуться?.. Нельзя, скоро ребята собираться начнут, мало ли что важное! В душе, может, освежиться?
Прищепкин развесил одежду на вбитых в доски гвоздях, поднял лицо к цинковой брызгалке и, зажмурившись, крутанул кран. Мать честная! Лучше бы на него хлынул поток мочи! Потому что вместо воды хлынуло… вонючее, мерзкое пиво! Прищепкину пришлось потом долго тереться мочалкой с мылом и омываться холоднючей водой из–под крана.
Вернулся к летнему душу с лестничкой. Ай да сукин сын, ай да кулибин! Женькин бидон «молочный», горловиной вниз, был установлен прямо в бочке. (Пустой, естественно.) Двухметровому Женьке было вполне удобно, сняв брызгалку, сосать пиво прямо из хвостовика крана. «Ну, клятвоотступник, погоди! Ужо залью туда уксусу», — успел только подумать Прищепкин, как услышал в саду чьи–то шаги.
То был Фоминцев, довольный как слон и с бутылкой «Князя» под мышкой.
— Слушай, — возмутился Прищепкин, — за упокой Миронова мы уже столько перепили. Давай хотя бы до его девяти дней продержимся.
— За успех выпьем, — смутился Фоминцев. — Кажется, мы сегодня здорово продвинулись. Ну и духота! В душе, что ли, ополоснуться?
— Ополоснись, ополоснись, — хмыкнул Прищепкин. — Мыло с мочалкой у плиты во времянке.
— Я так, — бросил Фоминцев, на ходу расстегивая пуговицы форменной рубашки. — Чисто освежиться.
Через минуту из душевой загремел полковничий хохот:
— Хороша водица! Жора, кинь мне воблу намылиться. Ты прав, водку сегодня можно не пить.
По садовой по дорожке застучали чьи–то ножки. Комиссар Жюс с завода примчался.
— Жора, где Фоминцев?
— В душе освежается.
— О, и я хочу. Духотища невозможная.
— Правильная мысль, — закричал из душевой Фоминцев. — Ходи сюды, не стесняйся, голых полковников, что ли, не видел. Только кружку с собой прихвати.
— Шутите все, Гунар Петрович. Интересно же на вас висельники действуют.
Тарасюк скрылся за брезентовым пологом. Взрыв хохота. Бульканье…
— Гунар Петрович, неужели мы весь бидон оприходовали? А что Капиносу скажем?
— Да так, скажем, и было. — Очередной взрыв хохота.
— Выдули?.. Ну, теперь я предлагаю залить в бидон уксус, Женька клятву нарушил.
— Да мы что, Жора, фашисты?! Лучше «Князя».
— Ладно, не хотите уксус, согласен на воду, — проворчал Прищепкин.
В бидон тут же кинули шланг.
