— Ладно, оставим Александра Генриховича в покое. Расскажите о Деменкове, водителе, горничной и поваре.
— Павлик Деменков самбист, бывший воспитанник Петра Олеговича. Вернулся из армии и долго не мог работу подходящую найти. Торговать не умел, а устраиваться куда–нибудь на завод не видел смысла. Сунулся к Воропаеву. Это Деменков его с Петром Олеговичем свел, тем самым все агентство охранное сосватал. Павлик парень спокойный, рассудительный и выдержанный. Полностью предсказуемый, главное. Звезд с неба не хватает, но Петр Олегович ему больше всех доверял, поэтому и приставил к жене — главной своей ценности.
Водителем у нас Симчук Коля, мужик солидный, семейный, насквозь положительный и невыразительный. Этакий, знаете, пузанчик с пшеничными усами и с шуточками простонародными. За машиной как за собственным ребенком следит, водит аккуратно. Проработал всего три месяца, Петр Олегович по рекомендации его взял.
Горничной у нас Гуля, Гульнара то есть, чистюля–татарочка. Отмалчивается все, зато на улыбку щедрая. Зубы белые, ровные, один к одному. Павлушина жена, лучшей для него и не придумаешь. Ни минуты без дела не сидит, так и порхает по комнатам, а сама как куколка.
Повар, наконец, старый черт Угольников. За семьдесят уже, добрые пятьдесят за плитой, величайший спец. Корабельным коком начинал, потом по экспедициям мотался.
— А почему вы его чертом назвали? — перебил Прищепкин, надеясь получить от Аглаи Владимировны зацепочку хоть на престарелого повара.
— Да потому что Угольников на черта из фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки» похож. И на артиста Милляра тоже. Поэтому с таким же успехом Угольникова можно было и Бабой Ягой назвать, и Кащеем Бессмертным. Зубы Угольников на какой–то полярной станции потерял, кончик длинного носа от водки вечно красный — его ведь и из питерской «Астории» за пьянку выгнали, и из московского «Арагви». Четыреста соусов зато может приготовить Угольников, пятьсот муссов. Да он из опилок, наверно, кашу такую сварганит, что и губернаторам–сенаторам не стыдно скормить. Там же, на кухне, и живет, домишко–то свой внучке отдал, а другого имущества не нажил. Тюфяк, смена одежды… Но ведь и не нужно Угольникову больше ничего. Сыт, пьян и нос в табаке, на большее не претендует. Из квартиры Угольников практически не выходит, телевизор не смотрит, газет не читает, приемник не слушает. Врут, мол, все. Он и зарплату–то через раз берет. Куда, говорит, дену. Как ни заглянешь на кухню, Угольников над плитой колдует, папиросу потухшую деснами жует да в творческом экстазе похрюкивает. Колпак на лысине грязный, из мешка с картошкой горлышко бутылочное торчит. Черт и есть.
* * *
— Вот ведь как бывает, а! — Карнач возбужденно расхаживал по своему кабинету, размахивая в ритм шагов какой–то папкой. Фоминцев сидел с обратной стороны генеральского стола и холодно наблюдал за поведением шефа. — Ваша необразованность послужила неким указующим перстом! Ведь если б вы сразу халат тот дурацкий распознали, то за какую версию первым делом ухватились? «Японистую», верно? И куда бы она увела? Да хрен знает, в Нагасаку какую–нибудь! Однако вы в протоколе осмотра зафиксировали, будто халат женский. А меч самурайский — ха–ха! — определили дефективным. Тем не менее — кто бы мог подумать! — вас же подспудно вела профессиональная интуиция! В общем, как и Прищепкин твой вынюхал, извращенцем Миронов оказался. И убил его кто–то из бывших любовников! Сто процентов гарантии! Так что, Гунар Петрович, не ходи больше на завод этот, прошу тебя. Не трепи нервы людям проверкой! Не трать свое и государственное бесценное время понапрасну!
— Григорий Калинович, а вам не кажется подозрительным, что любовник–убийца уж больно крутым оказался? Троих охранников убрал, лабораторию спалил. Я еще допускаю мысль, что кто–то из любовников Миронова, тот же Самойлов, мог на Петра Олеговича руку поднять. Из ревности или, например, со злости, что подарки, деньги за услуги по другому адресу пошли. Но… Это же почерк профессиональных бандитов, готовых ради сокрытия следов преступления на все. Только профессионалы знают, что следы нужно уничтожать любой ценой. А то… танцоришка какой–то…
