Тут подошёл автобус, мы сели. Мама и в дороге без устали говорила, она была уверена, что сейчас встретится с Торекулом.
— Интересно, каким он стал? Лишь бы был здоров. Ах, каким он был джигитом! И умница, и грамотный. А каким он был заботливым семьянином!
Чтобы как-то отвлечь её, я спросила:
— Мама, а как вы познакомились?
— О-о! Это, наверное, произошло по велению судьбы. Я была на работе, писала что-то. Вдруг резко открылась дверь, и к нам в кабинет зашёл красавец джигит. Всё было в нём: рост, стать, красивые волосы, искрящиеся иссиня-чёрные глаза. Меня как током ударило! — улыбнулась мама.
Мы прибыли на угол улиц Киевская и Логвиненко, подошли к аккуратному зданию — НКВД. У входа стоял солдат с автоматом наперевес. Мама показала ему приглашение.
— Вы проходите, — указал он на маму, а мне сказал:
— А вы подождите здесь.
Через некоторое время мама вышла обратно. Она была бледная, серая, как зола, глаза потухшие, едва передвигала ноги. Я сразу поняла, что случилось. Усилием воли сдержала слёзы: плакать нельзя было, иначе маме станет ещё хуже. Я ничего не сказала. Она дала мне листок бумаги — «кара кагаз», которая извещала о том, что Торекул Айтматов погиб, его больше нет. Это была справка Военной Коллегии Верховного Суда СССР о посмертной реабилитации Т. Айтматова.
Когда, где и по какой причине погиб отец, оставалось неизвестным. Мама, которая совсем недавно без устали говорила, сейчас молчала, тоже не произнесла ни слова.
— Когда придём домой, не будем плакать, чтобы не расстраивать Чингиза, а то, не дай бог, сляжет совсем, — мама пыталась сдержать себя. — Что ж, придётся подчиняться судьбе. Теперь ничего не изменишь, — тяжело вздохнула она.
Через некоторое время, когда Чингизу стало лучше и он пошёл на поправку, из аила приехала Карагыз-апа, видимо, её вызвали. Мама сообщила ей грустную новость о смерти её брата Торекула. Они, обнявшись, долго плакали, вспоминали и в итоге — смирились».
Так закончилось столь долгое ожидание. Но получить даже самую горькую весть было лучше, чем всю жизнь ждать и не знать, жив отец или нет.
Трагическая доля отца на всю жизнь осталась у сына незаживающей сердечной раной. А ведь надо ещё иметь в виду, что поколение Торекула Айтматова выросло на идеях большевизма, в Ленине видело чуть ли не духовного отца, путеводную звезду, идола. И вот его верный ученик — «отец» — принёс им огромные несчастья. Это был сокрушительный удар по психологии людей не только этого поколения, но и их детей тоже.
Трудно найти семью в Киргизстане, судьба которой была бы связана с политикой, вернее, с изменениями политического климата в стране теснее, чем у Айтматовых. С кончиной Иосифа Сталина в марте 1953 года и начавшейся «оттепелью» в Советском Союзе происходили важные изменения и в жизни Чингиза. Но даже в послесталинское время столь долгое сиротство и безотцовщина долго ещё давали себе знать. Клеймо сына «врага народа», следы пережитых страданий, унижений, невольного стыда и постоянного, неизбывного желания кричать, доказывать, что отец не виноват, что он был честен и предан своему делу, — всё это продолжало жить в нём.
У выдающегося поэта Юрия Кузнецова, этого «сумеречного ангела русской поэзии XX века», есть стихотворение «Отец»:
Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?
Оставил нас одних на свете.
Взгляни на мать — она сплошной рубец.
Такая рана видит даже ветер.
На эту боль нет старости, отец.
Но вдовьем ложе памятью скорбя,
Она детей просила у тебя.
Подобно вспышкам на далёких тучах,
Дарила миру призраков летучих.
Сестёр и братьев, выросших в мозгу...
Кому об этом рассказать смогу?
Мне у могилы не просить участья,
Чего мне ждать?.. Летит за годом год.
Отец! — кричу. Ты не принёс нам счастья!.. —
Мать в ужасе мне закрывает рот.
Эти строки — про самых разных «отцов» советского времени: может быть, и про «отца» Ленина, как его называли почти все поэты Киргизстана старшего поколения, и про «отца» Сталина, причинившего всему советскому народу столько горя. Эти строки — о страхе и слезах поколений, выросших в 1930-е и 1940-е.
Михаил Александрович Рудов, киргизстанский литературовед и переводчик, приятель Айтматова ещё с тех молодых лет, рассказывал автору этих строк, как Чингиз, уже молодой писатель (дело было в 1950-е), был очень бедно одет и как сразу бросался в глаза его «сиротский» облик обиженного жизнью человека, которого словно ни на минуту не оставляло какое-то внутреннее напряжение: «Вполне возможно, что сиротский облик Чингиза я лучше других узнавал и чувствовал, потому что сам вырос в детском доме, знал, как сиротство выдаёт себя даже во взрослое время».
