– Как это ты не лысеешь, Д.У.? – спрашиваю его и зажигаю сигарету.
– Ох, ну ты скажешь. У моего деда до самой смерти была прекрасная шевелюра.
– А тебе не кажется… что три месяца назад волос у тебя было поменьше?
Д.У. оглядывается, шлепает меня по руке.
– Ах ты, гадкая! Я и правда кое-что предпринял. Но сейчас все это делают. Знаешь, времена ведь действительно изменились. Все фотографируются. Я имею в виду эти ужасные фотографии в журналах… но кому я об этом рассказываю? Только А., она делает то, что надо. Знаешь ли ты, что ничьи, абсолютно ничьи фотографии не появляются на страницах популярных изданий без ее одобрения? И конечно же, это должны быть именно те люди. У нее высочайшие требования. То, что надо, она чует за милю.
А. – это та редактор из «Вога».
Я громко зеваю.
– Ты видела ту статейку про тебя в прошлом месяце? Тот номер, где разбирали длину твоей юбки. Потому-то в этом сезоне все носят макси.
– Все это только потому, – объясняю я, стряхивая пепел на пол, – что подол у той юбки оторвался, а мне было лень его пришивать.
– Ну, дорогуша, – говорит Д.У., – разве ты не понимаешь? Такая уверенность, такое спокойствие… Это гениально. Словно когда Шарон Стоун надела на вручение «Оскара» водолазку фирмы «Гэп»*.
Со злостью смотрю на Д.У. Я пытаюсь избавиться от него два года, но снова и снова с ужасом осознаю, что он никогда не исчезнет, такие, как он, никогда не исчезают, а особенно если вы знаете их так, как знаем друг друга мы с Д.У.
– Меня сегодня вырвало. И мне все еще кажется, что кто-то пытается меня отравить.
Д.У. допил мартини.
– Мы знаем, что ты не ждешь ребенка, – говорит он так задушевно, что меня передергивает.
– А откуда мы это знаем?
– Да брось, дорогая. Ты не беременна. Не была и никогда не будешь. Не ты, с твоими тринадцатью процентами жира. На это может купиться твой муж, но не я.
– Ты ублюдок!
Д.У. смотрит по сторонам.
– Говори-ка потише. Если не хочешь увидеть в журнале «Стар» новый материальчик: «Принцесса Сесилия ссорилась со стареющим господином, своим тайным любовником».
Я смеюсь.
– Все знают, что ты – гей.
– Я был женат. Дважды.
– Ну и что?
– А то, что, если этим заинтересуется пресса, я могу стать кем угодно.
– Ты психопат, Д.У. И это становится очевидным для всех.
– А ты думаешь, что про тебя нельзя сказать то же самое? – Д.У. снова заказывает мартини. – Принцесса Сесилия, пожалуй, самая ненавидимая женщина в Америке.
– Хиллари Клинтон я нравилась.
– Успокойся, дорогуша. – Он треплет меня по руке. У него отвратительные тонкие пальцы с острыми кончиками. – Может, и не самая ненавидимая. Пожалуй, было время, когда люди ненавидели Хиллари Клинтон больше, чем тебя. Но ты, конечно, не могла не подумать, что те ужасающие фотографии – не случайность.
Зажигаю новую сигарету.
– Ну и что?
– А то, что редакторы иллюстрированных журналов по всей стране играют в свою маленькую игру: кто опубликует наихудшую фотографию Сесилии? Скорее всего они делают ставки, и фотографы тоже в этом участвуют. Призовой фонд уже около десяти тысяч долларов.
– Заткнись! Заткнись, и все.
Закрываю глаза. Тут я делаю то, что приучила себя делать много лет назад, когда была ребенком. Я начинаю рыдать.
Моя жизнь – дерьмо.
Она всегда была такой, если уж вы хотите знать правду.
Он грубо смеется.
– Я уже видел эту сцену. Ты не заслуживаешь и капли сочувствия. Я в жизни не встречал человека, который умел бы вляпаться в дерьмо так эффектно. А ну-ка соберись! Нюхни кокаина или чего-нибудь в этом роде.
– Я ухожу домой. И постараюсь забыть об этом разговоре.
– Я бы не стал делать этого, дорогуша. – Д.У. сжимает мою руку. А я и забыла, каким он может быть сильным, хоть он и голубой.
– Ты делаешь мне больно, – говорю я.
– Это чепуха, моя дорогая, если сравнить с тем, что я могу тебе устроить. И я готов это сделать.
– Что тебе нужно, Д.У.? – спрашиваю я, хотя все прекрасно понимаю. – Ты же знаешь, что у меня нет денег.
– Деньги? – Он откидывается на спинку стула и смеется. Он так смеется, что из глаз у него текут слезы. – Не обижай меня, – говорит он.
– Ты вылитый Эдисон Девитт из фильма «Все о Еве». Злой гей.
