— Гарантии! — по-мальчишески выкрикнул генерал, вскакивая с места. — Гарантии, что место регента будет занято именно нашим человеком, а не каким-нибудь наивным америкашкой, который кроме цитат из Декларации независимости ничего в голове не имеет. А таких эмигрантов у царя-батюшки полный обоз. Еще по-русски не кумекают, а уже тянут одеяло на себя.
Директор встал, подождал, пока генерал выговорится, посмотрел на председателя ничего не выражающими глазами.
— Есть человек, которого регент примет, — спокойно сообщил он. — Старый его соратник еще по демократическим пирогам. Загвоздка в том, что официально его посылать нельзя — чина у него сейчас нет, а частным образом он дальше Московской товарной хрен отъедет. Если только забить ему отдельное купе с сопровождающими. Они, кстати, могут пройти в Пушкинский дворец вместе с ним и навестить регента, если им понадобится еще раз там побывать.
— За что люблю, — председатель безо всякой иронии пустил в сторону директора воздушный поцелуй, — как рассудит, так можно и собираться. Все, робята. Вертайтесь по домам. Будем считать: приговорили. Насчет отдельного купе сведайся с генералом. Он тебе, если надо, военный вагон прицепит, не то что купе.
— Вот этого не надо, — вновь высунулся из кресла Топоров, — взорвут твой вагон к бениной матери вместе с параллельными структурами.
— Ну ладно, — проворчал председатель. — Отправим демократа не по-демократически. За человека, ты, дорогой, головой отвечаешь. Твой кадр, я так понимаю?
Директор кивнул.
— Я с ним еще студиуса пошлю. Парень верткий, самонадеянный, пусть казачком прокрутится для услуг. Такой человек в пути не лишний. Те люди за кипятком на станциях бегать не будут.
Тотчас все разошлись, оставив директора наедине с писателем из Санкт-Петербурга. Директор, порывшись, достал из внутреннего кармана брюк уже известное фото Никодима и вручил его Топорову.
— Ко мне сыскной приходил, — пояснил он. — И, похоже, в больших чинах. Интересуется вот этой мордой. Так я понял, человечек не мелкий и известный. Последи за моим студиусом. Он в Петербурге как наживка для этого будет. В школе мне его не ухватить, а, похоже, малый центровой. На кого работает, где крутится — не знаю, но дружил сызмальства с моим мальцом. Как пронюхает, что тот в большую политику вдаряется, обязательно его накроет по дороге или в самом городе. Для него самый смак моего окрутить и на себя переоформить. Только со своими сопляками не шали, отдай в работу профессионалам. Захотят его брать, пусть не тянут, а то рыба скользкая, через все сети прошла. Кстати, что в Питере мусолят о Нижнем?
— Не ополчение же собирать, как при Минине! — отмахнулся Топоров. — Мы разыгрываем европейскую карту, а в глубинке пусть Москва ковыряется. Кто Нижний просрал — твой любимый генерал Клюцкой. И татар в Москву допустил Петербург, что ли? А вот демарш от имени ООН Питер организовал, а то бы до сего времени Казанские обрезанные хуи московских невест бы трахали.
— Так, так, — сказал директор, наливаясь сизым соком и сжимая кулаки, — снова значит Москве в раскоряку стоять между Азией и Европой, чтоб вы ее дули во все дырки. Погодите, ребята, немного. Дайте ноги свести вместе. Сейчас нам не хотите помочь, потом не обессудьте. Шамир в Нижнем для нас все равно, что кость в горле. Не раздышаться Москве. Все нервные пути перекрыты. Смешно сказать: в Киев едем через Балтию. А вы талдычите только: Европейская карта! Азиатская карта!
— У вас ноги сведены, а у нас всех руки, — огрызнулся Топоров, отдаляя от своего лица фотографию и пристально ее рассматривая. — Вы, Москва, никак не можете понять, что на глобусе мировом смотритесь геометрической точкой, то-есть местом пересечения политических интересов, а не государством. Да знаю я все, что ты хочешь сказать, не первый десяток лет вместе: и что Россию надо собирать, и что враги все пространство захомутали, а русскому человеку некуда ноги протянуть: или Чечня, или Мордва сразу на колени садятся. Вот только, сколь не долблю вам, понять не можете, что, пока не лопнет гнойник, не собрать России.
