Игорь комплексовал до тех пор, пока не купил свои первые джинсы. Американская рабочая одежда преобразила его чудесным образом – длинные не по размеру штанины можно было подвернуть таким образом, что физический недостаток Куйбышева, испортивший ему столько крови и, к слову сказать, заметно снизивший успеваемость ученика, для окружающих перестал существовать.
Но Куйбышев по-прежнему продолжал завидовать ладным мужчинам в хороших пиджаках и брюках, лелея тайную мечту когда-нибудь, как-нибудь, неким чудесным образом раздобыть себе такой костюм, надев который не нужно будет засовывать левую руку в брючный карман и тянуть его вниз, чтобы хоть как-то выправить положение, чтобы не выглядеть уродом, чтобы не казаться нелепым «совком».
А тут – на тебе – Васька Леков, который не признавал никакой другой одежды, кроме футболок, потертых джинсов и старых, разношенных кед, вдруг наряжен, как какой-нибудь инструктор районного комитета комсомола.
– Ну ты дал, – покачал головой Царев. – Откуда такой?
– Меняю имидж, – Леков хитро усмехнулся, при этом его широкое красивое лицо покрылось сеточкой мелких морщин. Царев, считавшийся близким приятелем Лекова, всегда удивлялся тому, как это молодое, пышущее здоровьем лицо Васьки вдруг мгновенно может приобрести совершенно старческое выражение, сморщиться, как будто уменьшаясь в размерах, заостриться, побледнеть. При этом глаза Лекова, голубые, яркие, гасли, тускнели, ресницы начинали дрожать, губы неприятно шевелиться, да и сам он вдруг начинал сутулиться, делаясь как будто ниже ростом. Правда, эти странные метаморфозы замечали далеко не все, ибо превращение молодого красивого парня в неопрятного старика длилось не более секунды, а через миг снова перед взором собеседника представал прежний Васька Леков – пьяница, бабник, жизнелюб и отличный музыкант.
Вот и сейчас Царев успел заметить быструю смену выражения лица своего товарища – словно примерил Леков маску, доселе спрятанную за спиной, провел ею перед своим лицом и снова убрал. Не понравилась, должно быть.
– Меняю имидж, – повторил Василий. – Не бухаю больше. Как выгляжу? Нравится?
– Ничего, – с достоинством заметил Ихтиандр. – Неплохо. Теперь хоть в менты брать не будут... Где костюм-то взял?
– Хороший? – растягивая губы в широченной, от уха до уха, улыбке и явно гордясь, судя по всему, недавно приобретенной одеждой, переспросил Леков.
– Класс. Сам бы носил.
– Стараемся. – Леков посерьезнел. – А чего это у вас? – Он кивнул на рюкзаки. – В поход собрались?
– Ага, – Царев кивнул. – В поход. В деревню «Большие Бабки».
– О-о... Это интересно. Не возьмете в компанию?
Белая «Волга», застонав тормозами, остановилась рядом с Ихтиандром. Куйбышев быстро, оценивающе посмотрел на Лекова, еще раз скользнул взглядом по его костюму.
– Время есть? – спросил он, посерьезнев.
– Времени навалом.
– Садись тогда.
– Куда едем, молодежь? – Дверца машины распахнулась и пожилой водитель в хрестоматийной кожаной тужурке высунулся из салона почти по пояс.
– В центр. Договоримся, папаша. Багажник откроешь?
– Какой я тебе, на хрен, папаша? Куда в центр-то?
– На Марата.
– Я в парк еду, ребята. Пятерочка будет.
– Нет проблем.
Водитель, кряхтя, вылез из машины и пошел открывать багажник.
– Ну чего? – спросил Царев, поднимая с земли рюкзак. – Поедешь?
– Он спрашивает! – ответил Леков. – С вами, братва, хоть на край света. Слушай, а правда, что ты Полянскому кота подарил?
– Правда.
– Знаешь, мне Огурец рассказывал, что твой котяра ему всю квартиру заблевал.
– Вот сука... В табло котяре надо дать, давно пора. А Полянский – пацифист, мать его... За такие вещи – в табло, в табло, пару раз по зубам – и отучится. А если сопли распускать, так он и будет блевать всю жизнь. Коты – они же как люди – с ними построже надо.
– Это точно, – усмехнулся Леков. – Дашь слабину, тут же на шею сядут. Вон, как горничная Глаша на шею Сашке Ульянову села. А брат его, Володя, взревновал. Хотя по малолетству не понимал, что ревнует. Оттого и революция приключилась.
– Кто тебе такое поведал? – хмыкнул Царев.
– Да Огурец, кто же еще, – сказал Леков.
