Вы не поверите, насколько накалена была обстановка, когда я покинул Штаты...
У. Берроуз
– Это он, – сказал Ихтиандр. – Его шаги. Ольга Стадникова подошла к плите и, чиркнув над конфоркой спичкой, поставила на огонь серый чайник с мятыми грязными боками.
Царев и Игорь Ихтиандр-Куйбышев уже три дня жили в комнате Стадниковой. Комнату эту она снимала за какие-то символические деньги у своего случайного знакомого, плотника, работающего в Театре юных зрителей, где когда-то трудился Огурцов. Огурец и познакомил Ольгу с Борисычем в момент совместного, как говорили милиционеры, задержавшие в тот же день и Огурца, и Лекова, и Олю Стадникову и самого Борисы-ча, «распития спиртных напитков в общественном месте». А всего-то делов: присели молодые люди и приставший к ним за неимением наличных денег театральный плотник Борисыч на лавочку возле Театра юных зрителей, выпили пять бутылок портвейна – большое дело...
– Распиваем?
– Да нет, просто пьем.
– Пройдемте...
Прошли. Посидели в отделении. Что такое пять бутылок на четверых? Трезвые. Ну, не как стекло, но все-таки...
До вытрезвителя дело не дошло, однако дружбу посиделки в отделении укрепили, и по выходе из отделения Борисыч являлся уже полноценным членом компании – если и не другом «не разлей вода», то равным среди равных.
Настроение у задержанных было чрезвычайно благодушное, какое приходит после определенного количества выпитого портвейна. Если чуть переборщить – беды не миновать. Но в тот день Лекову со товарищи везло – доза оказалась нужной, и это отразилось на беседах с представителями власти. Вежливо вели себя и Огурец, и Леков, и Стадникова, не говоря уже о Борисыче. Вежливость очень часто помогает в критических ситуациях. Вот и сейчас стражи порядка даже не отобрали у Огурца оставшиеся у него деньги.
Выйдя из отделения, друзья купили еще портвейна, отправились в Летний сад, где благополучно, без неприятных происшествий, выпили за освобождение, а Борисыч, совершенно разомлевший от портвейна и обходительности молодых собутыльников, вдруг предложил имеющуюся в его распоряжении комнату.
– Сдать хочу фатеру, – сказал Борисыч, почесывая лысину. – Я, мать его, один хрен, в Павловске живу... Воздух, етти ее налево, огород... А в городе мне тоскливо. Комната от жены осталась, царствие ей небесное... Так я там как заночую, так обязательно нажрусь. А как нажрусь, так на работу не выйду. Одно расстройство. Опять-таки, сдать кому ни попадя – боязно. Такой народ ушлый... Засрут комнату. А она от жены все-таки... Хочу в порядке содержать жилище. Память.
Сказавши многозначительно про «память», Борисыч выпил еще полстакана и вопросительно посмотрел на Огурцова.
– Не надо никому? Хорошим людям за дешево сдам.
– «За дешево» – это за сколько? – спросил Леков.
– А это смотря кому. Ежели тебе – так договоримся.
– Хм... А соседи?
– А соседей, почитай, и нету вовсе. Парень один жил, так сел. Подрался по пьяни... Сидит теперь.
– Так если сидит, у него жилплощадь отобрать должны. По нашим советским законам.
– Не-а. На мать комната записана. На мать его, – уточнил Борисыч. – Так что дверь закрыли и все. Считай, отдельная квартира теперь. Живи – не хочу.
– Хочу, – сказал Леков. – Хочу. А где комната-то?
– На Бассейной. В районе Софийской.
– А дом?
– Девятиэтажка. Панельная. И телефон есть.
– Ну, супер. Оля, это просто супер. Значит, о цене договоримся?
– Да, раз хороший человек, конечно, сговоримся... Плесни-ка еще..
Борисыч протянул Лекову пустой стакан. Сделка состоялась.
Через два дня Ольга и Леков переехали на новое место жительства. Стадникова, впрочем, несмотря на то, что уже довольно давно была известна в своем кругу как «девушка Лекова» до сих пор не знала, где прежде жил ее любимый.
