Хоскинс и горничная отлично помнили интересовавший меня эпизод. Во вторник, вскоре после ланча, Хоскинс был вызван наверх, в комнату мисс Хаддлстон, где ему предложили заглянуть в ванную. Осколки валялись повсюду, в ванне и на полу – останки большой склянки с ароматической солью, хранившейся на высокой полке над ванной. Мисс Хаддлстон ее не разбивала. Хоскинс ее не разбивал. Горничная, будучи допрошенной, также заявила, что ничего не разбивала, после чего они с Хоскинсом принялись за ликвидацию беспорядка. Я спросил, как насчет орангутана. Возможно, ответили они, эта тварь была способна на что угодно, однако Мистеру запрещалось подниматься наверх, чего он почти никогда не делал, и в тот день никто его в доме не видел.
Я записал их рассказ как можно подробнее и даже спросил, нельзя ли взглянуть на осколки склянки, которая, по их словам, была из толстого кремово-желтого стекла, но осколки уже давно перекочевали в помойку. Я попросил Хоскинса показать мне ванную мисс Хаддлстон. Когда мы стали подниматься по лестнице, навстречу нам попалась служанка, что-то пробормотавшая о подносе с завтраком для мисс Николс. Комната Бесс Хаддлстон больше походила на музей, нежели на спальню: все стены увешаны фотографиями в рамках, с автографами и подписями, каждый дюйм пространства захламлен чем угодно – от женского манекена в эскимосском костюме до груды китайских фонариков. Но меня интересовала только ванная. Она была размалевана всеми цветами камуфляжной окраски времен мировой войны. Голова у меня закружилась, поэтому я не смог провести обследование надлежащим образом, но основные детали, например расположение полочки, на которой стояла злополучная склянка с солью, я все же заметил. Теперь на ее месте красовалась почти полная новая бутылка, и я уже потянулся, чтобы получше ее рассмотреть, как вдруг дернулся, навострил уши и шагнул к двери. Хоскинс застыл посреди комнаты в напряженной позе, спиной ко мне.
– Кто кричал? – спросил я.
– В том конце холла… – ответил он, не оборачиваясь. – Там только мисс Николс…
В крике не было ничего душераздирающего, откровенно говоря, я едва расслышал его, и исполнения на бис не последовало, но крик есть крик. Я обогнул Хоскинса и, выйдя из комнаты, пересек холл.
– Последняя дверь направо, – сказал Хоскинс мне вслед.
Я знал это, так как бывал у Джанет прежде. Дверь оказалась закрыта. Я повернул ручку и вошел. В комнате никого, а через другую дверь, открытую, был виден угол ванной.
Я сделал несколько шагов, но тут послышался голос служанки:
– Кто там?
– Арчи Гудвин. Что…
Она возникла в дверном проеме, лицо взволнованное.
– Вам нельзя сюда! Мисс Николс не одета!
– Ладно. – Понимая деликатность ситуации, я остановился. – Но я слышал крик. Джанет, вас надо спасать?
– О нет! – ответила невидимая неодетая Джанет таким слабым голосом, что я едва расслышал. – Нет, я в порядке! – Голос был не только слабым, он дрожал.
– Что случилось? – спросил я.
– Ничего страшного, – сказала служанка. – Порез на руке. Она порезалась осколком стекла.
– Она… что?! – Я вытаращил глаза и, не дожидаясь ответа, с легкостью преодолел препятствие в виде горничной и вошел в ванную.
Джанет, неодетая в полном смысле этого слова и совершенно мокрая, сидела на табурете. Не обращая внимания на протесты и стряхнув с себя сделавшуюся вдруг красной словно свекла служанку, чья девичья скромность была травмирована моей бесцеремонностью, я снял с крючка полотенце и протянул его Джанет:
– Возьмите. Это защитит устои цивилизации. Какого черта вы это сделали?
Я обследовал ее руку. Порез длиной почти в дюйм, посредине между запястьем и локтем, выглядел хуже, чем был на самом деле, из-за того что йод смешался с кровью. Он, конечно, не стоил того, чтобы лишаться чувств, но, глядя на ее лицо, можно было подумать, что она вот-вот хлопнется в обморок. Я взял у нее бутылочку с йодом и заткнул пробкой.
– Я вовсе не кричала, – сказала Джанет, придерживая край полотенца у самого подбородка. – Честное слово, я никогда не кричу. Но это показалось мне так… Порезаться осколком… всего через несколько дней после того, как мисс Хаддлстон… – Она сглотнула. – Я не кричала, когда порезалась. Не такая уж я глупая, правда… Я закричала, когда увидела осколок на щетке. Это показалось мне так…
