— Продолжайте, Николай Иванович, очень интересно, — благожелательно проговорил Горецкий.
«Интересно ему, — с неожиданной злобой подумал Борис, — интересно слушать, как люди в плену заживо гнили. Как ту, царскую, войну не сумели правильно вести, так и эту полностью проиграли. Эх, собрать бы всех генералов-подлецов да и посадить в такое Гиблое Болото, может, там бы они поумнели!»
— Ну, — продолжал Колзаков, — по-разному там люди проявлялись. Жизнь тяжелая, лишения, опять же — общий настрой. Вначале-то ждали, что разобьют проклятых австрияков, наши наступали. А потом, когда наступление провалилось, поняли, что ждать нечего, тут народ стал духом падать. Там, знаете, сразу видно: как перестал офицер мыться-бриться, на нарах целый день лежит, в потолок смотрит, так жди, что либо на товарищей бросится, либо вообще в отхожем месте повесится.
— Бывало и такое? — поднял брови Горецкий.
— За все время три случая было, — вздохнул Колзаков. — Конечно, там собрали всех штрафных, то есть народ-то отчаянный, кто несколько раз из плена бежать пытался. Но характеры-то у людей разные: один — у всех на виду герой, а когда живет в такой гадости, то не выдерживает.
— А вы как же выжили, Николай Иванович? — спросил Горецкий с неподдельным интересом.
— Да как, — смущенно улыбнулся тот, — воды там давали сколько нужно — то есть самому можно было из колодца черпать. Она ржавая была, мутная, но мыться можно. Вот я каждое утро обливался, бельишко почаще стирал. Потом взял тряпочку чистую, в нее ложку-чашку заворачивал, а когда ел, то на стол подстилал, чтобы не на грязное…
Борис прислушался с недоумением: человека спрашивают, как он сумел выжить в том кошмарном аду, где боевые офицеры вешались от безысходности в отхожем месте, а он рассказывает о какой-то тряпочке и стиранном бельишке…
Горецкий слушал очень серьезно, и в глазах его, прячущихся за пенсне, Борис не смог увидеть ни пренебрежения, ни насмешки.
— Там и познакомился с поручиком Богуславским, — вспоминал Колзаков, — на нарах рядом лежали. Рассказал он мне про невесту, портрет ее показал. Запомнил я ее по фотографии — уж очень женщина красивая. Хороший был человек, смелый — рассказывал, как три раза из плена бегал. Сидел в крепости, в одиночке, потом его к нам, в Гиблое Болото, перевели. В плен попал он по нелепой случайности — не в бою. Он, видите ли, очень хотел с невестой, с Юлией Львовной, повидаться, а она работала сестрой милосердия в лазарете где-то под Киевом. И вот он, Богуславский-то, передал ей письмо с одним поручиком, что будет ждать ее в такие-то числа в местечке одном, вот забыл, как оно называлось. Перед отправкой на фронт хотел с ней повидаться. Ждал — ждал, а она не приехала. Он эшелон свой пропустил, выпросил разрешение догнать потом… В общем, так он ее и не повидал, а когда ехал за своими на поезде, то австрияки прорвались, дорогу подорвали. Они, несколько офицеров, пошли пешком через лес и попали прямо австриякам в плен.
Борис с полковником Горецким переглянулись. Поручик, который взялся передать письмо, — это, несомненно, Стасский Тогда Юлия Львовна с ним и познакомилась. Но… письмо, судя по всему, он передал, так почему же она не поехала проститься с женихом?
— Несколько недель такая наша, с позволения сказать, жизнь продолжалась, — снова заговорил Колзаков. — А потом подходит как-то ко мне один полковник, — Колзаков оглянулся на Горецкого, — и начал так обиняком разговор о побеге.
Сказал, что они — целая группа у них образовалась — долго ко мне присматривались и что меня поручик Богуславский очень рекомендовал. Я согласился, конечно, с ними бежать — иного выхода не было. Они в углу за нарами разобрали пол и рыли потихоньку подкоп, а на день ставили доски на место.
Поручик Богуславский смелый был, но молодой, горячий… все торопил полковника. А я стал замечать, что неспокойно как-то вокруг. Мы в секрете держали наши планы — боялись, что кто-то предаст, бывали случаи… Люди, как я говорил, по-разному лишения переносят. В общем, решились мы, и однажды ночью, когда был сильный дождь, все семеро пролезли под стеной барака и потихоньку пробрались через двор. На проволоку бросили шинели и перебрались А после слышим — шум, топот, тревога. Не то кто-то нас предал, сообщил австриякам, не то сами они спохватились. Мы все врассыпную — и бежать. Уж не знаю, кто еще ушел, а только на рассвете мы с поручиком на берегу реки оказались. И тут-то нас и нагнали солдаты с собаками. Один выход — реку переплыть, чтобы от собак отвязаться. А на дворе ноябрь месяц, вода холодная, да мы еще уставшие и в одежде. Как я доплыл — не могу вспомнить. А Богуславского подстрелили, а может быть — сердце не выдержало в холодной воде или плавал он плохо, но только стреляли австрияки, стреляли — а потом перестали, под воду он ушел. Так и погиб… царствие небесное. — Колзаков перекрестился и надолго замолчал.
